Галина Щербакова - Трем девушкам кануть

С этим словом и вышел Юрай из редакции. Болела голова, было противно на душе, хотелось выпить… Как кстати оказался бы сейчас какой-нибудь приятель или, на худой случай, автор-графоман, желающий подольститься к журналисту.

Почти задевая за рукав, мягко прошуршав, возле Юрая остановилась машина, уже своим окрасом давая понять, что она не какая-нибудь там совковая пыхтелка, а совсем даже «Мерседес», который уже не убивает сограждан наповал фактом существования, но тем не менее…

– Подвезти? – спросила роскошно упакованная девица, и Юрай решил, что количество психов в этой стране растет неудержимо, что грань между реальным и насмотренным в видаках истончилась окончательно, потому что по жизни ни «Мерседес», ни такая дива возникнуть после статьи о фанере не могли, если, конечно, мозг остался неповрежденным.

Мозг Юрая был явно травмирован.

– Да ну? – засмеялся Юрай. – Прямо так? Садиться и все?

– Прямо так, – ответила дива. – На жопу.

Ну… Не такой Юрай, чтоб со слова теряться, слыхивал и похлеще… И даже не то, что не в масть слово, не в масть «Мерседесу», это тоже не диковина. Нынешние интеллектуалки во всю шпарят «е… твою мать», тогда как простушки щебечут «се ля ви». Вот такой наворот. На взгляд Юрая, специальный. Совсем все запутать к чертовой матери, чтоб уж выпутываться – так выпутываться по всем статьям: и по жизни, и по смерти, и по лексике тоже. Ослобоняйся, человек, ослобоняйся. Шкуру зацепило? Еще лучше. Сдирай и шкуру.

– Вас понял, – ответил Юрай. – Сажусь.

Девица сама защелкнула на нем ремни, это дало возможность близко увидеть, что она давным-давно перешагнула совершеннолетие и уже явно пребывает в преддверии совершеннозимия. Что ей при всей ее двадцатипятилетней «кажимости» сороковка есть, это точно. «А! – подумал Юрай. – Она на меня положила глаз из-за роста, и рост ее обманул. Я для игр с ищущими дамочками и вообще-то не гожусь, а после фанеры – совсем…»

– Меня зовут Лидия Алексеевна, – сказала барышня-сороковка. – Куда вас отвезти? Надеюсь, не на окраину? У меня время есть, но немного…

– Довезите до метро, и на том спасибо, – ответил Юрай. – Вас бы бог послал ночью, после дежурства, а сейчас почти белый день. Для разврата – до метро.

– Я могу и дальше в разумных пределах.

– Ну, тогда дуйте в сторону ВДНХ. Самое начало Ярославки…

– Тип-топ, – ответила Лидия Алексеевна. – Это даже по дороге.

– И давно вы занимаетесь частным извозом? – спросил Юрай.

– Всю жизнь, – ответила она. – Но вы не волнуйтесь. Это мое хобби. Не бизнес. Я вычленяю из толпы человека и творю доступное мне маленькое добро… Как вы думаете, мне это зачтется? Там? На небесах?

– А! – сказал Юрай. – Вон у вас какой замах, на сделочку с Богом! Не знаю, не знаю… Атеист.

– Значит, вы очень уверены в себе. А я девушка слабая…

– Откуда у слабой девушки такая машина?

– От верблюда, – ответила Лидия Алексеевна. – У меня еще и кооперативная квартира. И дача. И катер. Двухкамерный холодильник. Два видашника. Золото. Серебро. Камушки. Я богатенький Буратино. Ну? Ущучьте меня!

– Я вам завидую, – ответил Юрай. – Я супротив вас люмпен.

– Тогда вопрос. Вам хочется меня экспроприировать?

– В смысле отнять и поделить? Хорошо бы! Зачем вам два видашника?

– Резонно. Незачем. Стоит один в прихожей, я когда-нибудь его раздавлю сапогом. Возьмете?

– То есть? – не понял Юрай. – А! Это мы играем в экс-про-при-ацию. Да? Беру! Такая вещь – и в прихожей! Действительно! Надавите пяточкой.

– Значит, едем ко мне.

Машина сделала резкий разворот и вместо проспекта Мира нырнула куда-то в сторону Грохольского.

– Эй! – заметил Юрай. – Мне резко прямо. У меня с юмором плохо. Меня ударили фанерой.

– Фанера? – повторила Лидия Алексеевна. – На вашем журналистском жаргоне это что значит?

Стоп! – сказал себе Юрай, стоп! Я ей не говорил, что я журналист. И от здания редакции уже отошел прилично.

– При чем тут журналистский жаргон? – спросил он тупо. – А! Вы меня с кем-то спутали, мадам! – Теперь он кричал весело: – Попались! Искали одного, а нашли другого!

Трудно было понять, глядя в профиль, что на лице у Лидии Алексеевны, но руки ее на руле слегка побелели.

– Я физиономист-любитель, – сказала она. – Пытаюсь определить профессию, так сказать, на глазок. Про вас я подумала – журналист.

– И зря! – радостно ответил Юрай. – Я учитель литературы в лицее.

– Как вас зовут? – спросила она.

– Леон Вахтангович Градский, – сообщил он. – Фу! Неужели я до сих пор не представился. Я действительно сегодня готовил стенд к юбилею Пастернака. И чертова фанера сорвалась со стены. Удар – никакой, фанера! Но психологически противно. Это как если бы тебя побили тряпкой.