Никита Филатов - Огненный лис

Коваленко описал, на какой улице, когда и при каких обстоятельствах встретился с бывшим осужденным.

Собеседники переглянулись.

- Значит, никуда он в мусоровозе не уехал. - Потер подбородок Болотов. - Там и остался.

- У бабы той самой, - подтвердил Булыжник. - Про которую менты говорили...

- Больше негде. - Булыжник с размаху припечатал ладонью столик:

- Бля, ведь думал же! Парадная там одна, остальные квартиры или вообще нежилые, или дома никого тогда не было.

- Участковый мог и наврать.

- Кому? Нам? За такие деньги? Это он начальству своему может мозги пудрить...

- Значит, гражданочка его спрятала.

- Давай-ка, поднимай людей! - Распорядился Булыжник и с надеждой в голосе повернулся к Коваленко:

- А куда он пошел? Не сказал? Ничего не говорил?

- Нет, - смутился прапорщик. - Мы ведь с ним как-то мельком...

- Домой он дернется, отвечаю! - Болотов уже накинул плащ и замер в дверях номера. - Слушай, Курьев твой где?

- На связи, - ответил Булыжник.

- Пусть Заболотного берет в работу, порасспросит толком! Хватит, нечего больше тянуть. Надо срочно выяснить, на кой хрен он-то со своей шоблой столько лет за Циркачом гоняется.

- Мочить придется.

- Если не расколется. А в общем... В общем, все равно живым оставлять нельзя, Курьев сам понимает. Не мальчик!

- А ты куда? - Булыжник уже взял в руки телефонную трубку.

- Я по своим каналам... Циркача надо по-любому к бабе этой его, спасительнице вернуть. Оттуда уже не соскочит.

Глава 3

Первый раз Павлик Ройтман открыл глаза, когда ночь за окном лишь немного рассеялась, разбавилась фиолетовым цветом. На город готовилось снизойти очередное хмурое утро...

Пьяный ещё со вчерашнего, он лежал на длинном студенческом столе посередине своего музея - в позе покойника и в качестве дежурного по зданию. Стол был заранее притащен из аудитории. В общем-то, именно его Ройтману всегда недоставало для полноценного отдыха - на стульях особо не выспишься, а так очень даже недурно.

Прикинув, что на часах, наверное, не больше пяти, Павел нашарил рукой початую бутылку "Столичной", откупорил, сплюнул пробку и приложился. Сделал большой глоток, потом попытался повторить, но...

Глаза Ройтмана вылезли из орбит, он весь надулся, закашлялся - и выплеснул половину обратно на пол.

- Не пошла, падла... Не пошла.

Павел отерся рукавом и чуть не заплакал.

Пил он с прошлого обеда, много и остервенело. Часам к девяти, когда в управлении кроме Ройтмана и сержанта-"срочника" никого не осталось, он уже блевал на крыльце. Лаял, ругал на чем свет стоит редких прохожих, совал кукиш в окна проезжающих мимо автомобилей, расстегивал ширинку, плясал гопака - словом, вытворял такое, на что способен только в дупель пьяный российский мужик.

В конечном итоге он все-таки отключился, унося с собой в забытье страх, больную совесть и смутное чувство, что не все вокруг чисто.

... На этот раз сон нарушил солнечный свет за окном и чьи-то приближающиеся шаги.

- А ведь подставил я Витьку! Подставил брата... - захныкал Ройтман, приподнимаясь на локтях. - И Карла тоже... хорош фрукт. Все замазаны! Все.

Мутным взглядом Павел уперся в музейную дверь - будто почувствовал, что сейчас в неё кто-то заглянет. И точно, дубовая створка со скрипом отьехала в сторону.

- Ах, это ты, старый... - хотел выговорить Ройтман, но вместо слов с губ его слетело какое-то неразборчивое мычание.

Спиригайло просунул голову внутрь:

- Ройтман, ты как, в норме? - Семен Игнатьевич осекся, приметив остекленевшие глаза подчиненного. Хмыкнул и пробурчал:

- Мн-да... Ясно.

И потопал дальше по коридору, в свой кабинет.

"Что, сволочь? Н-не нравится? - Подумал Паша. - Подожди, сейчас я тебе, старый коз-зел... Это все ты, сучье рыло!"

Ройтман попробовал встать, но потерял равновесие. Только с третьей попытки он принял вертикальное положение, отдышался и пригрозил вслух:

- Щас-с! Щас я с тобой по-нашему, по чекистски... От имени братского, бля... угнетенного чехословацкого нар-рода! Расстреляю на хер козла...

Вывалившись в коридор, Паша качнулся в заранее выбранном направлении и опираясь о стены взял курс на кабинет своего непосредственного начальника. Рука сама потянулась к кобуре, но пальцы не слушались и справиться с застежкой не было никакой возможности.

По мере движения к цели, Ройтман все замедлял и замедлял шаг, а у приоткрытой двери и вовсе остановился.

Спиригайло с кем-то на повышенных тонах беседовал по телефону.

- Перестарались, дорогой мой! Перестарались. Заставь, говорят, дурака Богу молиться...