Петер Аддамс: Обезглавленная Мона Лиза

— Это копия?

— Я не интересуюсь живописью. Но я не поверю, что мой покойный супруг повесил бы на этом месте какую-то копию.

— Вы случайно не знаете, у кого ваш муж приобрел эту картину?

— В покупке большинства картин ему посредничал некий Грандель.

Пери взялся за дверную ручку. Слева от него, над буфетом старинной работы, висело зеркало. Он бросил на него быстрый взгляд и увидел лицо мадам Мажене. Он редко видел лица, выражавшие такую жгучую ненависть.

Большую часть пути Пери проделал пешком, на ходу у него лучше работала голова. Он зашел в кафе и попросил телефонную книгу. Заведение Гранделя находилось на улице Каше. Пери взглянул на часы. Была половина четвертого.

Примерно в это же время Аристид Ламбер тоже решил навестить антиквара Гранделя. Эрера Буайо была дружна с ним, возможно, он знал, где она находилась.

За восемь лет, проведенных Ламбером в Чикаго в качестве репортера, он утратил последние иллюзии, став грубым и бесцеремонным парнем, хотя и не без юмора. По-видимому, это было известно и Мажене, прежде чем он угодил в гравийный карьер. Такие Мажене, трусливые и продажные, не заслуживали лучшего. Плевать на слова «совесть», «справедливость», если издателю совершенно безразлично, что знаменитая певица, жизнерадостная женщина вроде Эреры, вдруг сходит с ума и таинственно исчезает в какой-то психиатрической клинике.

Искать помощи у полиции? После смерти Мажене это чревато последствиями. Веркруиз наверняка выболтает, что он, Ламбер, в тот вечер находился в Верде, и тогда он крепко сядет в лужу — это ясно как божий день. Следовательно, он вынужден действовать дальше в одиночку, полагаясь только на себя.

Грандель обслуживал клиента, когда вошел Ламбер. Ни улица, ни дом, знавшие, очевидно, лучшие времена, не выдавали, что этот антикварный магазин — один из старейших и самых известных в Париже. Выставочный салон — длинный и узкий — уже давно не ремонтировался. Большинство картин на стенах были отличными копиями работ старых мастеров, но среди них висели и подлинники известных современных художников. На застекленных витринах лежали старинные гранатовые украшения, серебряные и золотые браслеты, на столиках и полках стояли фигурки из слоновой кости, часы в стиле рококо, фарфоровые вазы, расписные шкатулки.

Проводив клиента до двери, антиквар направился к Ламберу. После первых же слов репортер понял, что за человек Грандель. Ему был хорошо знаком этот холодный, равнодушный взгляд, эта высокомерная складка у рта.

— Если я скажу вам, что не знаю никакой Эреры Буайо, то так оно и есть. Еще что-нибудь?

Ламбер сдержался. «Почему все-таки Грандель отрицает знакомство с Эрерой? — подумал он. — Ведь эта Фротье, консьержка с улицы От, язвительная, тощая, сварливая старуха с пучком редких волос на голове и пронзительными птичьими глазками, наверняка говорила правду, что частенько видела Эреру в обществе Гранделя, обычно столь пьяной, что она, видимо, даже не соображала, что творил с ней такой сластолюбец…»

— Жаль, что вы не знакомы — много потеряли. — В голосе Ламбера звучало неподдельное сожаление. — Она была великой певицей, ее приглашали даже в нью-йоркскую «Метрополитен-Опера». Ну, а некий дом на улице От вам известен? Или о нем вы также ничего не слышали?

Грандель стоял перед Ламбером спесивый, тучный, с налившимися кровью, выпученными глазами — добрый центнер изысканно одетой надменности с огромной жемчужиной в галстуке, стоившей небольшого состояния. Какой-то репортер был для него не важнее прошлогоднего снега.

Наконец он решил снизойти до ответа.

— Улица От? Нет, ни разу не слышал о такой.

— Тогда, пожалуй, придется немного освежить вашу память. — Ламбер осклабился. Кончиком языка он облизал губы, закурил «галуаз» и выпустил дым прямо антиквару в лицо.

Грандель подошел к письменному столу, на котором стоял телефон, молча снял трубку и набрал номер.

— Прошу адвоката… — он не закончил.

Ламбер ударил пальцем по рычагу, схватил антиквара за лацкан пиджака и рывком притянул к себе. Согнутым средним пальцем правой руки он нанес ему резкий удар в ухо, а левой — в печень. Грандель взвыл от боли и, задыхаясь, злобно пробормотал, что Ламбер до конца жизни будет жалеть об этом.

— Послушай, ты, жирная образина, это была лишь небольшая разминка! — коротко бросил репортер. — Когда я приложу тебе по-настоящему, ты начнешь извиваться, как уж на сковородке. Ну, так что? Будешь говорить или мне продолжить урок твоего воспитания в духе любви к правде и откровенности?