Дик Фрэнсис - Смертельная скачка

Никакой еды и ни поленца в холодной печи.

- Скоро стемнеет, - сказал я. - Через час.

- Мне все равно. - Горящие глаза смотрели на меня. Лицо у него сводило от нервного напряжения.

- Надо спуститься в дом Берит, пока еще можно разглядеть тропинку.

- Нет.

- Мы тут замерзнем.

- Мне все равно.

Я поверил, что ему все равно. Состояние Миккеля я бы определил как безумие, и мыслям о холоде или гибели не нашлось места в его сознании, и хотя он разрешил мне войти, но ток высокого напряжения еще не был выключен. От возбуждения легкие судороги пробегали у него по телу, и время от времени ноги подергивались на полу. В такие минуты и дробовик подрагивал в руках. Я старался отмести мрачные мысли.

- Надо идти, - предложил я.

- Сидите тихо! - в ярости выкрикнул он, и правый указательный палец конвульсивно сжался на курке. Я не спускал глаз с этого пальца. И сидел тихо.

Постепенно темнело, и холод неумолимо вкрадывался в бревенчатый дом. За стенами ветер непрестанно вопил и визжал, будто испорченный ребенок. Я подумал, ну что ж, придется выдержать и это: по сравнению с предстоящей ночью в промерзшем доме, плавание в фьорде казалось мне приятным купанием в нагретом пруду. Я всунул руки в теплых перчатках в карманы пальто и пытался убедить себя, что пальцам тепло. Я допустил только маленькую промашку, пальто оказалось не таким длинным, чтобы сидеть на нем, укрыв ноги.

- Миккель, - сказал я, - говорите что-нибудь. Вы взорветесь и разлетитесь на куски, если не выговоритесь. А я все равно здесь. Так расскажите мне. Все, что хотите.

Он неподвижно уставился в сгущавшиеся сумерки и молчал.

- Я убил его, - проговорил он после долгой паузы. Бог мой.

Опять молчание. И уже на более высокой ноте он повторил:

- Я убил его.

- Кого? - спросил я. Молчание.

- Как?

Вопрос удивил его. Миккель на мгновение перевел взгляд с моего лица на дробовик.

- Застрелил.

- Вы застрелили Арне? - набравшись духу, спросил я.

- Арне? - У него опять началась истерика. - Нет! Нет! Нет! Не Арне. Я не убивал Арне. Не убивал!

- Верю, Миккель, - твердо сказал я. - Верю. А теперь подождите немного, пока не сможете спокойно рассказать мне все. Пока не почувствуете, что пришло время рассказать. - Я помолчал. - Договорились?

- Ja. Договорились, - после паузы ответил он.

Мы ждали.

Стало совсем темно, казалось, что остался только свет его горящих глаз, в которых отражалось окно. Теперь я видел только глаза, остальная фигура бесформенно утонула в тени. Только глаза сигнализировали, как отчаянно нужна его разуму помощь и как отчаянно он боится ее.

Очевидно, ему пришла в голову та же мысль, что и мне: в полной темноте я могу прыгнуть и отнять ружье. Он без конца ерзал по полу и что-то бормотал по-норвежски и наконец гораздо более нормальным голосом сказал:

- Там, на вещах, сверху лампа. В коробке.

- Вы хотите, чтобы я ее нашел и зажег?

- Ja.

Я так закоченел, что с трудом встал, радуясь возможности подвигаться, но тут же заметил, что он поднял дробовик, указывая, куда мне можно идти.

- Я не собираюсь отнимать у вас ружье.

Он ничего не ответил.

Вещи были сложены от меня справа, ближе к окну, я осторожно приближался к ним, стараясь побольше шуметь, чтобы он слышал, где я, и не всполошился. По крайней мере, с памятью у него все в порядке. Наверху я нащупал коробку, в ней лампу и рядом спички.

- Лампу нашел, - сказал я, - можно зажечь спичку?

Молчание. И наконец: "Ja".

Это оказалась маленькая газовая лампа, рассеивавшая слабый белесый свет во все углы комнаты. Миккель дважды моргнул, когда появился свет, но еще крепче ухватился за ружье.

- Есть тут какая-нибудь еда?

- Я не хочу есть.

- Но я хочу.

- Садитесь, - велел он. - Там, где стоите. Я сел. Дула переместились ниже. Теперь при свете я видел их чересчур хорошо.

Время шло. Я засветил лампу в четыре тридцать дня, и только в восемь он начал говорить. Я совсем закоченел без движения, но и он тоже. На нем не было перчаток, и руки посинели. Но Миккель по-прежнему сжимал ружье, и замерзший палец обхватывал курок. Он не сводил с меня глаз, следя за каждым движением. Весь как натянутая тетива. И вдруг он произнес:

- Арне Кристиансен сказал, что мой отец арестован. Он сказал, что отец арестован из-за вас.

Голос опять стал ненормально высоким, и дыхание на холоде превращалось в узорные струйки пара. Но теперь Миккелю было легче продолжить свой рассказ, потому что он уже начал.

- Арне сказал, что отец хочет, чтобы мы поехали в Берген.., и потом на лодке в Стовангер.., и на самолет... - Он замолчал.