Владимир Кашин - Приговор приведен в исполнение

Повинуясь жесту хозяина, он опустился на диван, а Петров снова сел в кресло.

Несколько секунд управляющий молча и пристально смотрел на Сосновского. Художнику казалось, что этот человек пронзает его взглядом насквозь.

— Чем занимаетесь, Юрий Николаевич? — спросил наконец Петров. И вопрос его прозвучал так, словно Сосновский пришел наниматься на работу.

— Я художник. Пейзажист, — смущенно, словно оправдываясь, ответил он.

В глазах строгого соседа, как показалось Сосновскому, мелькнули добрые искорки.

— О! Так вам только здесь и жить! — одобрительно произнес Петров.

— Я здесь и живу. И летом, и зимой.

В комнату вошла Нина Андреевна. Петров познакомил Сосновского со своей женой. Появление Нины создало атмосферу непринужденности, и Сосновский даже удивился этому: так спокойно воспринял он близкое присутствие женщины, о которой мечтал все последнее время. Скованность и неловкость исчезли, словно Нина взяла его под защиту.

— Я только что приготовила кофе, — сказала она приветливо. — Вы любите черный? Или с молоком?

Они пили кофе, Сосновский рассказывал о своих картинах, сожалел, что уже смеркается и поэтому сегодня нельзя их показать, — ведь при электрическом освещении они не смотрятся. Постепенно художник окончательно акклиматизировался и осмелел. Он не сводил взгляда с Нины Андреевны, а когда Петров снова углубился в газету, неожиданно сказал:

— А я ведь давно знаю вас, Нина Андреевна! Целый год.

— Как же так? — удивилась она. — Вы меня знаете, а я вас — нет? — И в больших ее светлых глазах появилось выражение игривого недоумения.

Сосновский подумал, что если бы он рисовал голубя мира, то нарисовал бы его с такими глазами, как у Нины, — светлыми, бездонными, открытыми.

— Очень просто. Я даже нарисовал вас. — И Сосновский начал рассказывать Нине Андреевне, какую роль она, сама того не ведая, сыграла в его творчестве. Он говорил так увлеченно, что даже не заметил, что Петров отложил газету и тоже внимательно слушает его.

— Как в сказке! — негромко произнесла Нина. — Но не ошибаетесь ли вы, полагая, что вдохновляла вас именно я. Мне кажется, любой человек, которого вы увидели бы тогда в лесу, натолкнул бы вас на то же творческое решение.

— Нет, нет, только вы! — горячо запротестовал Сосновский. — На другого человека я, скорее всего, и внимания бы не обратил. Когда увидите картину, сами поймете!..

— Товарищу художнику виднее, — неожиданно вмешался в разговор Петров. — Не спорь.

Сосновский вздрогнул и сразу низвергнулся с небес на грешную землю: таким иронически-снисходительным тоном произнес управляющий эти слова.

— Возможно, конечно, — забормотал Сосновский, снова становясь в своем представлении маленьким и ничтожным. — Но… но так уж случилось, что в тот день я встретил на опушке именно вас…

Петров встал и холодно взглянул на художника. Тот понял, что пора уходить.

Он долго благодарил за прием, за кофе, хотя Петров все так же холодно смотрел на него, — настойчиво приглашал соседей к себе, в мастерскую.

— Зайдем как-нибудь, зайдем, — говорил Петров, провожая его до калитки. — Мы сюда на все лето переедем.

…Уснуть в ту ночь Сосновский не мог. Ему и легко было на душе, когда вспоминал беседу с Ниной, и в то же время как-то неловко, словно совершил он нечто предосудительное. И если бы не эта ложка дегтя, художник ощущал бы себя самым счастливым человеком на свете.

Шел второй тайм футбольного матча. На табло упрямо противостояли друг другу нули. Переполненный стадион, охваченный острыми ситуациями у ворот, замирал и мгновенно взрывался то радостными выкриками, то яростным улюлюканьем и свистом.

И лишь один человек был среди этого моря страстей совершенно спокоен. По крайней мере — внешне. Высокий и широкоплечий, он пристроился в углу у центральной трибуны, и его седеющая голова возвышалась над головами соседей. Лицо его все время сохраняло выражение безразличия.

Но спокойствие этого человека было кажущимся. Он курил одну папиросу за другой, как истинный «цепной курильщик». Внимательно присмотревшись к нему, можно было бы заметить, что, рассеянно поглядывая на поле, где продолжалась упорная борьба, он думает о чем-то своем. Вот достал из бокового кармана обрывок фотографии, на котором была только половина чьего-то лица, и принялся с пристрастием его рассматривать…

Взрыв радостных возгласов потряс стадион. Мужчина поднял голову и взглянул на поле. Из правых ворот вратарь медленно, словно нехотя, выкатывал мяч. Мужчина спрятал фотографию в карман и осмотрелся. Это был подполковник Коваль.