Владимир Кашин - Следы на воде

— Повторная экспертиза установила, что на ружье Комышана есть отпечатки пальцев не только подозреваемых. Оружие, очевидно, побывало в руках многих. Есть следы и меньшие по размеру, возможно — женские. И еще, — он тяжело вздохнул, — ружье кто-то вытирал, стараясь уничтожить следы. Экспертам пришлось нелегко. Слава богу, преступник вытирал ружье наспех и не все уничтожил. У нас есть лейтенант Головань — ас дактилоскопии: на воде и то следы обнаружит!

— Гм! — В глазах Коваля вспыхнули острые огоньки. — Когда изъяли ружье?

— Два дня тому назад… Как только выяснили, кто выезжал на воду в ночь на восемнадцатое.

— А сегодня двадцать четвертое. Таким образом, в течение четырех дней после убийства оружие было у подозреваемых. Удивляюсь, как оно вообще уцелело.

Келеберда молчал.

— Где находилось ружье все это время?

— Два дня на рыбинспекторском посту. Его забрал у Юрася Комышана Козак-Сирый. Потом Андрей Комышан с разрешения начальника инспекции отнес ружье домой.

— Выходит, два дня стояло в помещении поста?

— Да, в углу.

— Следует установить всех, кто имел доступ в это помещение, в том числе и случайных посетителей.

— Мы это уже делаем, Дмитрий Иванович…

— Теперь относительно выстрелов… Известно точно, сколько раз стреляли той ночью. Нашли людей, которые слышали эти выстрелы. Хотя это, Леонид Семенович, лишь тоненькая ниточка, но для розыска и следствия она важна. Если четвертый и пятый выстрелы были позднее, когда Козак-Сирый с Юрасем уже пребывали на берегу, то самое пристальное внимание нужно обратить на эти поздние выстрелы. И искать еще кого-то кроме троих: братьев Комышан и Козака-Сирого…

— Не согласен с вами, Дмитрий Иванович, — возразил Келеберда. — Мало ли кто стреляет по ночам в плавнях и на лимане. Отправным пунктом должны быть не выстрелы — они нас собьют с толку, — а ружье и следы на нем.

— Вы говорите, их уничтожали и не все сохранились.

— Но и тех, что остались, хватит для подтверждения наивероятнейшей версии — убийца кто-то из этих троих.

— Смотрите, чтобы не заблудиться в трех соснах, — засмеялся Коваль, стараясь свое замечание, которое, забывшись на миг, он произнес безапелляционным тоном начальника, перевести в шутку и не затронуть самолюбие майора.

— Да уж постараемся, — в свою очередь улыбнулся Келеберда. — С вашей помощью, Дмитрий Иванович… Неудобно, правда, беспокоить человека на отдыхе, но коль уж вы здесь…

— Честно сказать, я и сам понемногу влезаю в это дело.

— На это и надеялись, — уже искренне признался майор. — Разве могли вы остаться в стороне?

— Да-а, — согласился Коваль. — Для нас, Леонид Семенович, нейтральных полос и спокойной жизни не бывает… Это уже до последнего дыхания… Я вот о чем думаю, — добавил он после паузы. — Не следует вам больше ко мне приходить… Преступник, возможно, здесь, в Лиманском, он насторожен, и не хотелось бы, чтобы обратили внимание на ваши посещения… Для всех я — дачник, и только… Появится надобность — свяжемся по телефону и встретимся где-нибудь за селом…

* * *

Этот разговор с Келебердой Дмитрий Иванович вспоминал, прохаживаясь берегом лимана между причалом рыбколхоза и инспекторским постом. Солнце еще не склонилось, припекало, и наехавшие в Лиманское дачники подставляли ему свои бока. Блестел перед глазами залив, и фелюги отсюда, с близкого расстояния, казались на высокой воде уже не игрушечными, а огромными кораблями.

Прогуливаясь в спортивных брюках и пижамной куртке, Коваль внимательно разглядывал отдыхающих. Они интересовали его только с одной стороны: не мог ли кто-то из них быть участником неожиданных событий в рыбинспекторской дежурке? Тот факт, что, как говорится, под самым носом у всех уничтожали следы на ружье, — свидетельствовал, что гибель Чайкуна не случайная трагедия и убийца или убийцы — люди активные и будут мешать расследованию. Есть, считал Дмитрий Иванович, два типа преступников: одни после преступления, случайного или умышленного, забиваются в нору и сидят там тихо, молясь, чтобы пронесло; другие активно вступают в борьбу с теми, кто ведет розыск и следствие, всячески затрудняя его, и, когда наконец их разоблачают, оказывают прямое сопротивление.

Коваль предпочитал встречаться с активным противником — загнанный в угол, он непременно допускал ошибки и разоблачал себя.

То, что противник был, очевидно, решительный и отчаянный, даже подогревало самолюбие Коваля. Активное противодействие преступника словно бы лично затрагивало его. Убийца, конечно, не мог догадаться, что за пенсионер отдыхает в Лиманском. Коваль понимал это, и все же эмоции, бывает, оказываются сильнее логики.