Сергей Асанов - Тринадцать

Короче, ему захотелось блевануть, и он едва не выскочил из маршрутного такси на ходу всего за пару сотен метров до остановки. Когда ему казалось, что содержимое желудка — всего-то один бутерброд, шоколадный батончик и чай со сливками — уже готово наполнить его рот, машина остановилась. Миша выскочил из салона и пулей метнулся за остановочный киоск «Роспечати».

Там его основательно прополоскало.

Черт возьми, почему, почему организм не выбрал какие-то другие формы реакции?! — в тысячный раз мысленно сокрушался Миша, разглядывая натюрморт на асфальте. Ведь можно же было посылать, например, легкую головную боль, какое-нибудь покалывание в мошонке или элегантный нервный тик. Ах, как это было бы эффектно — как в каком-нибудь триллере в мягкой обложке! Все лучше, чем обильная рвота на ровном месте!

Нет, блин!..

На решение этой проблемы ушло минут десять. Миша пошел дальше, только когда его окончательно отпустило, и теперь по мере приближения к дому номер тринадцать его уже не колбасило, как раньше.

Зато, судя по всему, колбасило дом. Он увидел это издалека. Свет горел почти во всех окнах — такого Мише видеть еще не доводилось. Исключение составляли пустующие квартиры, а таковых насчитывалось всего-то штук пять-шесть. Черные дыры их окон совсем не портили общего впечатления.

— Ты это видал?! — спросил у Миши Владимир Петрович, сидевший все на том же гимнастическом бревне.

— Раньше — никогда, — ответил Миша. — Что происходит?

— Все дома, вот что происходит! Буквально все, ты понимаешь, Миш! Или у меня галлюцинация?

Он с надеждой посмотрел на него. Кроме надежды, Михаил увидел в его глазах испуг и мольбу поскорее все это закончить. «Мама, давай уйдем отсюда!» — назывался бы этот взгляд, не будь Владимир Петрович убеленным сединами взрослым мужчиной.

— Нет, не галлюцинации. Я это тоже вижу. И они — тоже.

Он кивнул в сторону улицы. Немногочисленные прохожие таращились на эту невиданную картину, очевидно, полагая, что жители дома готовятся к празднованию Дня города и репетируют праздничную иллюминацию.

— Ты что-нибудь чувствуешь? — подал голос Владимир Петрович. Новый вопрос и новая надежда…

Миша вздохнул. Ни черта он еще не чувствовал, и это бесило больше всего. Он ведь может и опоздать!

— Еще не время, — уклонился он от прямого ответа. — Когда будет нужно, я скажу.

— А когда будет время? Ты посмотри, все на месте. Понимаешь, все ! Как сговорились! Что с ними может произойти?

— Да подождите вы! Не мешайте! — психанул Михаил и отошел на пару шагов вперед.

«Так, напряги извилины, миротворец хренов! Посмотри внимательно, подумай. Откуда опасность… и когда?»

Он приложил руку к левому виску, начал делать круговые движения. Потом закрыл глаза. «Так, так… еще чуть-чуть… вот, вот, отлично… еще, ну, еще немного… Хорошо».

…Странные образы, неконкретные. Какой-то мальчик… но как будто и не мальчик вовсе, а мужчина, но с очень детским лицом… и готовится заплакать. Рядом — женщина… не слишком молодая и очень красивая. Михаилу всегда такие нравились — сочные, подтянутые, мудрые, неторопливые… ты можешь и повелевать ими, и отдаться на их милость, и это будет одинаковым счастьем…

Что ей нужно от этого мальчика, который вот-вот заплачет?..

Миша вспомнил ночной телефонный звонок перед своим первым исследовательским походом в этот дом — в ночь, когда время пошло в обратном направлении. Он услышал всего две фразы: «Да» и «Запереть девчонку в комнате», — и ничего не екнуло у него в груди! А ведь если бы отнесся внимательнее, мог бы, наверно, спасти две человеческие жизни.

А что сейчас? Что это за мальчик и кто эта женщина? Они находятся в каком-то темном помещении и как будто спокойно разговаривают, но в этом спокойствии спрятано… скрыто… Что там скрыто, дундук?..

«Н-да, блевать-то мы всегда с удовольствием, а вот когда детали нужно рассмотреть — лови хрен с маслом».

Он открыл глаза, встряхнулся, отвел глаза от светящегося фасада десятиэтажки.

— Ну, что скажете? — поинтересовался Владимир Петрович. — Мне уже можно эвакуироваться?

— Эвакуироваться придется всем. Я так думаю. Хотя… может, и повезет.

У мужчины отвисла челюсть. Он потянулся в карман. Проследив за его руками, Михаил увидел серебристую фляжку и едва не рассмеялся.

— Наливки хочешь? — предложил Владимир Петрович.

— От тещи?

— Ага.

— Давайте.

Ковырзин Николай Григорьевич докуривал последнюю сигару и допивал остатки дорогого коньяка. Сцены из советских фильмов о гражданской войне, в которых приговоренный к расстрелу большевик просил белых сволочей дать ему возможность покурить напоследок, когда-то его трогали, вышибая скупую революционную слезу, но со временем он охладел к подобной патетике. Более того, стал ее презирать.