Светослав Славчев - В ловушке гарпий

Через минуту он возвращается в халате, из кармашка которого выглядывает дозиметр. Затем отпирает соседнюю дверь и приглашает войти.

Мы оказываемся в узком бетонном склепе, залитом ярким светом люминесцентных ламп, с маленьким преддверием, в котором находится встроенный шкаф и электронные часы. Следующее помещение немного просторнее. В нем стоят лабораторные столы, а в одной из стен проделано круглое окно с толстым свинцовым стеклом. Под ним установлено странное сооружение — манипулятор с рукоятками управления. За стеклом, в радиационной камере, на столе, отливающем белизной, покоятся две длинные металлические руки робота. Стоит включить манипулятор и они придут в движение, с точностью до миллиметра повторяя движения человеческих рук. В подобном сочетании грубости металла и невероятной точности есть что-то космическое, неземное.

Макс проходит вперед, открывает один из шкафов у стены, достает прошнурованную толстую тетрадь и подает ее Виттинг. Она перелистывает несколько страниц и протягивает тетрадь.

— Вот здесь, ознакомьтесь.

Я вижу почерк Манолова, даты, номера подопытных животных. Все это вписано в готовые формуляры, облегчающие работу. Однако тотчас понимаю, что здесь лишь половина того, что мне необходимо: электронные счетчики на контрольных лентах зафиксировали дозы облучения подопытных животных. Но результатов последних исследований нет.

Я достаю из кармана листок с номерами опытов, которые мне нужно, и подаю его Максу.

— Можно ознакомиться с результатами вот этих опытов, коллега…

— …Нильсен, — учтиво кланяется он. — Прошу меня извинить, но для этого необходимо…

— … разрешение, которое у меня есть и которое я депозирую после получения копии! — заканчиваю я вместо него.

— Тогда все в порядке, — вновь кланяется Макс. — Надеюсь, завтра к обеду все будет готово. — Он внимательно смотрит на номера. — Я позабочусь об этом, здесь не так много работы.

Я благодарю его и обращаюсь к Виттинг:

— Простите, пожалуйста, за назойливость, но можно взглянуть на дневниковые записи последних наблюдений?

В первый момент она не понимает или делает вид, что не понимает моего вопроса.

— Последних наблюдений? Ах, да… Вы спрашиваете о физиологических и иммунологических наблюдениях. Они у доктора Ленарта. Это срочно?

— Нет, не очень, — отвечаю я. — Могу завтра еще раз заглянуть к вам. Скорее, в них больше заинтересована доктор Велчева.

Я поворачиваюсь к ней, и она сразу же включается в игру.

— Мы хотим повторить некоторые из последних опытов, — подтверждает она мои слова, — и продолжить работу по теме доктора Манолова. Если вы не имеете ничего против, мы попросим разрешения у профессора Ротборна.

Анна Виттинг на секунду задумывается и, не усмотрев в подобном желании ничего недозволенного, обращается к Максу:

— Как по-вашему, Макс, мы располагаем запланированным радиационным временем?

Вопрос, разумеется, носит риторический характер, ибо все зависит только от нее. Разрешение профессора — чистейшая формальность. Он вообще не может знать, что именно и на какое время планируется.

Как не знаю и я, приведут ли планируемые мной шаги к каким-либо обнадеживающим результатам.

После обеда я вновь сижу над дневниками в “ротонде”. Делаю выписки, сравниваю данные и все больше убеждаюсь, что мне необходимо поговорить с Ленартом. Я раздобыл его адрес и телефон и пытался дозвониться до него из кабинета Велчевой. Разумеется, впустую. Нужно заказать разговор с Парижем, а также с небольшим городком на побережье Бретани, где проживают его родители.

Рабочий день института заканчивается в шестнадцать часов. В коридоре делается шумно, в мою берлогу заглядывает Велчева и Эмилия и сочувственно справляются, не нужна ли мне их помощь. Показываю некоторые места в дневниках, и Велчева спокойно, стараясь не задеть моего самолюбия, расширяет мои познания в области иммунологии. Только я не самолюбив, а просто хочу выяснить для себя возможные ходы-выходы и не запутаться в лабиринте экспериментов.

Женя был человеком с воображением. Причем — не простым. Кажется, будто вся его работа в институте строго делилась на две части и выполнялась двумя непохожими людьми. Одна охватывала тему по трансплантации и выполнялась по всем правилам работящим и педантичным ученым, не позволявшим себе ни малейших отклонений от нее. Потом появлялся другой человек. Человек воображения, необузданной фантазии. Женя буквально преображался, часто отступал от всякой научной логики. Проводил опыты с невероятными веществами, выдумывал эксперименты, за которые подвергся бы безжалостному разносу на любом научном совете. Это были его стихия, радость и муки творчества.