Светослав Славчев - В ловушке гарпий

Каким знанием обладал живой Евгений Манолов?

Отыскивая отпечатки или копаясь в содержании письменного стола, я никогда не приближусь к ответу на этот вопрос. Нужно поставить себя на место Манолова, изучить все серии опытов, понять ход его мыслей, их направленность. Сделать это вряд ли удастся, мне попросту не хватит знаний. И все же у меня есть одно преимущество: я знаю, на что нацелен промышленный шпионаж в медицине. Знаю, за что платят, что оседает за семью печатями на дне бронированных сейфов, за что при необходимости убирают людей.

Я встаю, собираю свою старенькую дактилоскопическую технику и запираю лабораторию.

Следующие два часа в “ротонде” я просиживаю над дневниками. Лишь тот, кому доводилось заниматься этим, знает, какой это труд. Просматриваю записи об опытах, изучаю номера подопытных морских свинок и кроликов, помеченных плюсами и минусами, а также цифровые обозначения вида и числа животных в клетках. Одновременно сравниваю результаты опытов с тем, что Манолов опубликовал или докладывал, с выводами о возможных направлениях дальнейшей работы.

В целом черт оказался не таким страшным, как его малюют! Методика традиционна и не выходит за рамки моих возможностей. Суть опытов если и не совсем мне понятна, но все же не настолько, чтобы постоянно обращаться за помощью к Велчевой или Эмилии. Мне, если можно так выразиться, в известном смысле повезло. Протоколы написаны четким почерком Эмилии и рисуют картину опытов по дням и часам их проведения. Затем Манолов, особо не церемонясь с написанным, заполнял записи корявым почерком. Они важны для меня, ибо по ним я имею возможность следить за тем, что его волновало.

В сущности, он проводил свои опыты по двум направлениям в рамках двух тем. Одна из тем разрабатывалась силами всей болгарской группы: о влиянии различных факторов на иммунитет в связи с трансплантацией органов. Впрочем, развернутое научное название этой темы может сбить с толку непосвященного человека.

Дело в том, что организм очень четко распознает чужую ткань, мобилизует свои иммунные силы и уничтожает ее. Убивает даже тогда, когда она жизненно важна для организма. Как например, в случаях пересадки сердца. Это выглядит абсурдом и нелепостью, такие реакции начисто лишены разумного начала, но здесь царят биологические законы. Поэтому перед трансплантацией организм облучают, или с помощью сильнодействующих препаратов пытаются подавить его иммунитет.

Эти опыты Манолов проводил в радиологической лаборатории. Здесь вещи достаточно ясны, методики известны, да и результаты, отраженные в лабораторных дневниках, соответствуют сведениям, содержащимся в моих справочниках.

Вторая тема была темой личной и довольно специфической. Интерес к ней давно зародился у Манолова. Она связана с поисками веществ, стимулирующих иммунные силы организма в борьбе с раком. Препаратов, которые оказывают такую помощь при различных заболеваниях, существует немало, но при раковых заболеваниях они — увы! — бессильны.

Жене ничего нового обнаружить не удалось, об этом свидетельствуют протоколы. Здесь он продолжал опыты, начатые еще в Софии. Исследовал одно вещество за другим — экстракты бактерий, химических соединений, клетки растений и насекомых. Несколько десятков веществ — чистых и в различных комбинациях. Но — ничего обнадеживающего. Подопытные животные продолжали умирать от рака.

По коридору ходят люди, за окнами слышны голоса. Солнечные квадраты с книжных шкафов переместились на стены.

Я неторопливо поднимаюсь со стула и делаю несколько шагов по комнате. Необходимо рассеяться, от колонок с цифрами рябит в глазах. Да и проклятая головная боль не дает покоя.

Так каким же знанием обладал доктор Манолов?

Я подхожу к окну. Передо мной часть парка со знакомыми кирпичными зданиями и по-осеннему желтыми кронами деревьев. Сквозь них просматривается кусочек стадиона с зеленым полем и коричневой гаревой дорожкой. В одном из окон напротив на секунду мелькает силуэт женщины в белом, по асфальтированной аллее медленно ползет грузовик, набитый больничным скарбом. Институт живет своей обычной жизнью. Такой же, как и в дни, когда Женя работал здесь, а время бежало, отсчитывая часы и минуты, остававшиеся до катастрофы на дороге Кронсхавен—Юргорден.

Я представляю себе ту дорогу ночью. Вспоминаю разговор с симпатичным нахалом Брюге, его снимки, и во мне вспыхивает раздражение. Это верный признак того, что я упустил нечто важное. Нужно было еще о чем-то спросить его, а я этого не сделал.