Карло Шефер - В неверном свете

Он отвез Ильдирим домой и подождал, дока она не закрыла за собой дверь подъезда. Его самого подстраховывать было некому. Он трясся от страха, пахнувшего рыбной ворванью, пока не запер свою дверь на два замка.

На автоответчике раздался голос Хорнунг. Правдами и неправдами она добилась на следующий день встречи с ответственным экспертом из галереи «Тейт».

Сыщик выпил «Раки», подарок Ильдирим, и послушал «Грейпфрутовую луну».

Тойер проснулся от звонка телефона. Еще в полусне он решил выбросить разбудивший его аппарат, чтобы не звонили там всякие.

— Если это Зельтманн, то ничего, переживет. Нарушать покой умершего… — бормотал он. Такой аргумент стал его новой причудой, которую он едва замечал.

Но это была Хорнунг; она очень удивилась, что он еще спит, так как у нее, несмотря на другой временной пояс, разговор в галерее «Тейт» уже состоялся. Комиссар обиженно сослался на ночную работу, но Хорнунг выразила сочувствие весьма сдержанно. Она была слишком взволнована и торопилась сообщить о своих новостях.

— Представь себе: тот тип, который разговаривал с Зундерманном, уволен! Хеккеру они не сказали это по телефону. Вот так, пока на месте не узнаешь… Тяжело с ними иметь дело. Пожалуй, британцы впервые признают, что им стыдно, лишь наполнив целое ведро кровью.

Тойер, отличавшийся с утра повышенной чувствительностью, пытался теперь изгнать из своего воображения картинку ведра, полного крови.

— Во всяком случае, они мне сообщили, что никогда не делают таких утверждений, если речь идет о таком рискованном предмете, как картины Тернера. Но Зундерманна, впрочем, вспомнили. Он прямо-таки специально постарался попасть к самому неопытному эксперту в их лавочке. Ведь сначала он даже не сообщил о своем деле, а только…

— Минутку! — воскликнул Тойер. — Рената, пожалуйста! Я не пил кофе и спешу в клозет. Можно, я тебе перезвоню?

Она засмеялась:

— Скажи, пожалуйста! Я опять забыла, что ты еще спишь — у вас ведь уже час дня!

Тойеру и самому стало от этого не по себе. Записав телефон Хорнунг, он в бешеном темпе совершил свой утренний туалет и на этот раз сознательно отказался от бритья.

Потом он позвонил в Лондон. Хорнунг настояла на том, что она сначала высунет руку с трубкой из окна, чтобы он послушал «великолепный» шум мировой столицы. Для Тойера сквозь эфир полились скорбные звуки ада, но его подружка ликовала и заявила, что именно этого ей не хватает в сонном Гейдельберге.

После этого пара немолодых людей, разделенных воздушным расстоянием в восемьсот километров, пустилась в рассуждения о том, пристало ли женщине из не слишком огромного Марбурга подобные разговоры, тем более что Гейдельберг, если говорить о преступлениях, был довольно спокойным городом. Наконец, Тойер с мужской решительностью заявил, что пора вернуться к теме.

— Итак, Зундерманн выдал себя за студента, интересующегося практикой английских музеев. С приветливостью, присущей англосаксам, они пошли ему навстречу и познакомили с практикантом, работавшим в галерее. Ему-то он и подсунул картину со словами: «Раз уж я тут оказался…»

— И теперь практиканта уволили из-за этого мангеймского мерзавца, трахающегося со старухами и карликами?

— Не только из-за этого, кажется, он был просто одержим манией величия, ну и вел себя соответственно. Как я сказала, они не выносят сор из избы. Но я потом сказала, что приехала из Штутгартской государственной галереи и что мы получили запрос из Лондона…

— Ты солгала? — спросил Тойер; как ни странно, это его возмутило.

— Ну, ясное дело. — Голос Хорнунг звучал веселей, чем он когда-либо слышал. — Итак, в любом случае, тут просто вообще больше не хотят слышать о том, что картина подлинная. И уж тем более после того, как я рассказала о наших открытиях. Ты поедешь со мной в Лондон, навсегда?

— Ну, ясное дело, в Скотланд-Ярде все просто пропадают без меня.

— Иногда мне хочется вернуть молодые годы, и чтобы ты там был. — Голос Хорнунг зазвучал печально, и Тойер не знал, что на это сказать.

Фрау Шёнтелер сидела на лестнице и не шевелилась. Ильдирим осторожно прошла мимо нее наверх. Ее испугало собственное спонтанное желание, чтобы пьянчужка умерла. Впрочем, сладковатая вонь и колыхавшееся брюхо не оставили сомнений. Мать Бабетты, совершенно пьяная, заснула сидя.

Ильдирим спросила себя, как объяснить, что эта жалкая, но много лет стабильно державшаяся женщина в течение последних недель так стремительно катилась в пропасть. У нее побежали по спине мурашки, когда в голову пришло банальное объяснение: причиной этому она, Ильдирим. Несчастная женщина потеряла Бабетту, впрочем, вполне заслуженно. Но почему ей прежде никогда не приходило в голову, что старой Шёнтелер это причиняет боль?