Павел Стовбчатый - Для Гадо. Возвращение

О Бажурине я как-то не думал и вспомнил о нем уже на пороге камеры. Ба-жу-рин? Скорее всего, это Абажур, больше некому. Я не обращал внимания на фамилии сокамерников — дурная привычка, да их и не особо называли. Не зона. В тюрьме поверка — по счёту, по головам и никаких карточек, фамилий. Лекарства с надписями брали они, не я. Ну, это ерунда, в конце концов разберёмся, кто есть кто, главное, что я в курсе. Остальное приложится.

Никто из троих не проявил особого интереса к моей персоне, когда меня внесли. «Зачем и куда дёргали?» Каждый был занят своим делом. Либо гад был уверен, что дёргали к врачу и по-настоящему, как сказали санитары, либо осторожничал. Если осторожничал — хуже, значит, опытный, прелый козел, со стажем. Я вспомнил всё, что говорил в присутствии сокамерников за прошедшие дни, и остался доволен — особо ничего лишнего. И ни-ка-ко-го интереса с их стороны, словно сговорились. Одно наблюдение, фиксация. Да, этого пса Бажурина голыми руками не возьмешь, умен. И где доказательства того, что он — «наседка»? В чем? Слова какой-то врачихи? Полументовки? Им нет веры, они не в счет при любом толковище. Я, конечно, ей верю, ей нет смысла мне врать, но… Обвинить человека — легко, обидеть — еще легче. Ба-жу-рин…

Вскоре выяснилось, что такую фамилию носит Абажур, я не ошибся. Да и мудрено было ошибиться.

«Хиляет за каталу, шуршит, почти блатюк! Погоди, ты у меня зашуршишь как мышь, не сорвешься. Взвоешь белугой, если захочу».

Сам я и при желании не мог ему что-то сделать с моей-то ногой, но были еще Сахар и Игнат. Вопрос в том, как его выжить из хаты и под какую причину подвести? Или оставить и не подавать виду, ввести в курс Сахара и Игната, по тихой? Что лучше и как поступить? Лучше, конечно, первое, но как? Он будет все отрицать до последнего и даже станет наседать на меня. Запросто. А как отнесутся к моим словам, обвинениям другие? Такие «объявки» не бросают просто так, за это режут и правильно делают. С другой стороны, я знаю и я обязан действовать. Обязан по жизни и по совести. Обязан! Дилемма… Сколько подобных дилемм было в моей жизни? Пять, десять, сто? Всех не перечесть.

Однажды я играл в карты с одним очень козырным типом. Он только-только пришел этапом со Златоустовской крытой и, как говорится, не чуял под собой ног. Случилось так, что нас видел только один человек, мой знакомый — Пломбир, и то до начала игры. Было лето, на бирже крутилась тьма ментов, и Акула — так дразнили крытника — предложил мне спуститься пониже к реке и засесть в кустах. Дело в том, что менты часто пользовались биноклями, чтобы не бегать зря по огромной бирже с утра до вечера и не бить ноги. Они взбирались на пожарные вышки и часами, словно настоящие охотники, высматривали добычу. Картежников, пьяных, неработающих и прочих. Я согласился на Акулино предложение и как ни в чем не бывало двинул за ним. Речь, конечно, шла об игре «на сразу», то есть о расчете на месте, тотчас, сколько б ты ни проиграл. С собой у меня было рублей сто пятьдесят или чуть больше.

Мы сели играть в густых зарослях рядом с небольшими деревцами и два-три часа бились впустую. Ни он, ни я не лидировали в счете, а лишь слегка «залазили» друг на друга. Залазили и снова давали возможность «откусаться».

Акула был далеко не подарком по игре, прилично натаскался в крытой и кое-что знал. Я отдавал ему должное в этом отношении и, честно говоря, уже подумывал о том, чтобы разойтись по своим и не мучить друг друга. К чему тратить силы в лобовой с достойным и сильным противником, когда на зоне полно лохов и булок! Никаких принципов и личных счетов между нами не было, и в принципе мы могли спокойно разойтись. Могли… Но Акула настаивал на игре и ни в какую не соглашался вставать. Очевидно, его хорошо проинформировали о моей платежеспособности и вообще упакованности и он решил «подхарчеваться» сразу по приезде в зону. Прекрасная мысль, но… Начинать ему надо было не с меня. «Ну что ж, друг, — подумал я тогда, — раз ты так горишь желанием спустить с меня шкуру, попробую её спустить с тебя я».

По моей настоятельной просьбе мы тут же сменили игру, и я начал его глушить «до делов». Ко всему прочему мне в тот день и фартило, в самом деле поперла масть. Это было давно, но я помню все до мельчайших деталей, ибо моя жизнь тогда разминулась со смертью в каких-то сантиметрах друг от друга.

Прошёл ещё час напряжённой игры, и я наконец заимел с него двести рублей. Не так много, но и не так мало, особенно если учесть, что эта сумма должна была лежать в его кармане, а не где-то под камушком в жилзоне. Он молчал и ничего не говорил, а мне не хотелось обижать человека даже легким намеком на наличие лове — есть или нет? Не имел права сомневаться, а тем более спрашивать как какой-то штемпяра и фраер в пенсне.