Павел Стовбчатый - Сцены из лагероной жизни

— Нет, не состою, а в чем дело? — ответил и сразу спросил я.

— А пе-ре-пис-ку не поддерживаешь с ним? — как будто не слыша меня, спросил все тот же Иванов.

Лишь после этого вопроса я почувствовал, как ток пробежал по всем моим клеткам и жилам, у меня даже дыхание перехватило от внезапного озарения… Я бросил молниеносный взгляд на стол и все понял…

Да, на столе лежало мое исчерканное красной пастой письмо, и в этом не было никаких сомнений. Под письмом, на скрепках, лежала еще целая куча разных бумаг размером поболе.

— Узнаёшь? — замполит, конечно же, перехватил мой взгляд и приподнял письмо двумя пальцами. — Твоё или нет?

Несколько секунд я лихорадочно что-то соображал, потом сказал:

— Да.

Отпираться не имело смысла.

— И как же ты посмел, негодяй, написать та-кое письмо та-кому человеку?!

Любезности, увы, кончились, начиналось нечто другое…

— Ты — враг народа, бандит, подонок — написал генеральному секретарю партии, главе государства!.. Мы здесь все коммунисты, — он обвёл взглядом сидящих, и я понял, куда попал и что это за собрание, — но нас бы за подобное письмо расстреляли в течение суток! И это нас, нас, а ты!..

— Так я ж не член партии, гражданин капитан, да и что такого я там написал, что? Ну письмо, ну и что? — Мне не оставалось ничего другого, как косить под дурачка, что я и начал делать.

— Что-о?! Ничего такого?! А это, это!.. — Капитан Иванов снова подхватил письмо, быстро нашел нужные места и стал зачитывать про пряники и белье, потом что-то ещё.

Опустив голову, я слушал его нотации и крики, а сам исподтишка наблюдал за реакцией публики. Все они, даже хозяин, едва сдерживали улыбки, но, боясь друг друга, играли свою роль. Спектакль длился долго, не менее сорока минут, и все это время «господа служивые» вразумляли «глупого Пашу» как могли. А Паше ну никак не хотелось снова в «бетонный мешок» на шесть месяцев, и он переигрывал всех.

В конце концов, выполнив свою миссию, коммунисты разошлись по своим делам, а я остался с тем, на чью голову, собственно, и свалилась вся эта байда с письмом. Замполит изрядно выдохся, изменил тон и говорил со мной уже как с товарищем по несчастью или подельником.

— Я тебя прошу, Стовбчатый, напиши ты эту чертову объяснительную на имя начальника управления! — чуть ли не умолял он меня, но я категорически отказывался делать это, следуя блатяцкой традиции и, конечно же, боясь навредить себе, если заведут дело. Роль дурачка, которую я интуитивно выбрал для себя, вполне и очень устраивала замполита. Только в таком случае он мог хоть как-то отчитаться перед управой и, так сказать, выйти сухим из воды. С дурака и спросу нет, а работа проводилась, постоянно! Он прямо говорил мне об этом и разрешал писать всякую чушь, лишь бы собственноручно… В какой-то момент я даже искренно посочувствовал ему, до того он был жалок и растерян.

Как объяснил мне Иванов, письмо дошло до отдела ЦК, потом его переправили в МВД СССР, оттуда в МВД Коми, далее в прокуратуру, ещё куда-то, и, наконец, оно дошло до начальника управления, который и наложил свою резолюцию: «Наказать строгим образом и доложить».

Только за счёт трусости замполита я сорвался с «противня» и отделался какими-то пятнадцатью сутками ШИЗО, только благодаря ему.

Разумеется, я не стал «сдавать» нашего цензора, хотя сутки мне выписали именно за нелегальное отправление письма и за оскорбительный тон по отношению к уважаемому генсеку.

В самом конце разговора капитан Иванов произнес воистину пророческие слова: «Запомни, Стовбчатый… Пройдёт десять, пятнадцать, двадцать лет, но ты еще не раз вспомнишь это письмо и будешь кусать свои локти…» Всем понятно, что именно он имел в виду… К счастью, через десять — пятнадцать лет власть переменилась, но я действительно очень часто вспоминаю этот эпизод из моей лагерной жизни. Даже сейчас, когда генсеки канули в вечность, а на смену им пришли президенты, мне иногда хочется написать одному из них нечто такое, за что бы не было стыдно потом. «Сука ты, а не президент! Как можешь ты, бессовестная гнида, жить в роскоши и рассуждать о высших материях, когда народ, твой народ подыхает на улицах и в подворотнях, не видя и грамма просвета?! Если у тебя и есть право на такую жизнь по какому-то блядскому закону, его нет по самой жизни, по совести, по рангу лидера!» Примерно так.

— Как противно читать и слушать, что у преступников нет ничего святого, — рассуждает вслух Серёга З. — По второму сроку у меня был подельник Снегирь, Аркаша Снегирь… В восемьдесят четвертом его «разменяли»: два ограбления, два трупа… В помиловке отказали, суки! Мы с ним долго «лазили», объездили пол-Союза, сотни хат за спиной… Неглупый такой, тактичный парнишка был, двадцать шесть лет, жалко бедолагу!