Майкл Маршалл: Слуга смерти

Держа пистолет наготове, Зандт другой рукой сделал несколько снимков. Окна. Стены. Дверь.

Убрав коммуникатор в карман, он посмотрел на меня. Я кивнул.

Шагнув вперед, я пинком выбил дверь и отскочил в сторону. Зандт стоял позади меня, подняв пистолет.

Проскользнув внутрь, я метнулся вправо, прикрываясь дверью. Из‑за заколоченных окон внутри было темно, но сквозь дверной проем падало более чем достаточно света, чтобы у меня встали дыбом волосы.

Хижина была полна мертвецов.

Трое сидели в ряд на скамье, прислонившись к задней стене. Один уже превратился в скелет, двое других почернели и выглядели просто ужасно. У одного не было рук, у второго лопнул живот. Остальные тела были сложены в небольшую груду по другую сторону, и еще по крайней мере двое лежали у передней стены. Судя по их состоянию, все они умерли достаточно давно. С костей некоторых свисали лишь ошметки кожи и иссохшей плоти. Из дыры в макушке одного из черепов торчала верхняя половина пластмассовой куклы, волосы которой стали серыми от пыли.

По мере того как глаза привыкали к полумраку, я начал различать все больше и больше человеческих останков, сложенных в небольшую аккуратную кучку у стены слева. Пошевелив ее ботинком, я увидел под ней толстый слой костей, часть которых уже превратилась в пыль.

Мы стояли, опустив руки и моргая. Здесь никто не мог причинить нам вреда.

Зандт откашлялся.

— Кто это сделал? Они?

— «Соломенные люди»? Возможно. Но некоторые здесь уже очень, очень давно.

Зандт хотел перевернуть все вверх дном, но один лишь взгляд сказал мне, что искать нечего. Тому, кто убивал этих людей, незачем было спешить. К тому же мне просто не хотелось здесь оставаться. Вообще. Чем дольше я стоял посреди хижины, тем больше мне казалось, что она медленно дышит, и от ее тошнотворного дыхания становилось не по себе. Хотелось выйти наружу.

Пятясь, я шагнул через порог, глядя на стены хижины. Теперь меня уже меньше удивляло, что часть дерева осталась коричневой. Казалось, будто немалое количество зла впиталось в эти стены, поддерживая их влажными и живыми. Что бы здесь ни происходило — это длилось в течение долгого времени. К этому приложил руку не один человек, возможно, даже не одно поколение. Что это — лишь место, куда складывали трупы, или же их молчаливое присутствие, их позы должны были свидетельствовать о чем‑то ином? Я представил себе всю страну в целом, со всеми ее обширными безлюдными пространствами, и подумал, является ли это место единственным.

Зандт тоже вышел, но внезапно остановился, глядя куда‑то над моим плечом.

Я повернулся и увидел, куда он смотрит. Тело находилось в двадцати футах от нас, на другой стороне каньона, расположенное таким образом, чтобы его можно было увидеть, выйдя из хижины.

Я подошел ближе. Это тело было куда более свежим. Однако ему не была придана какая‑либо поза, подобно паре там, на равнине, — оно просто валялось на земле, раскинув руки и подогнув одну ногу. К его груди было пришпилено что‑то коричневое, прямо посередине, там, где не заметить было просто невозможно, не похожее ни на что из того, что я видел прежде, но, судя по неестественной пустоте в разинутом рту трупа, не оставалось никаких сомнений в том, что это такое.

— Это тот самый тип? Джозеф?

Зандту незачем было отвечать.

Путь назад к машине показался нам очень долгим. За все время, пока мы ехали берегом Колумбии на юг, в сторону Портленда, никто не произнес ни слова.

В аэропорту мы взяли билеты на разные рейсы. В следующий раз мы встретились лишь через месяц, в течение которого слишком многое успело измениться.

С дороги никогда не оказывается подходящего съезда, когда он тебе нужен. Ты едешь по шоссе, вдоль обеих сторон которого тянется лес, без особого труда преодолевая пологие подъемы и впадины; меж рядами берез открывается столь прекрасный заснеженный пейзаж, что ты его даже не замечаешь, думая лишь о том, что за следующим поворотом обязательно найдется место, где можно остановиться. Но по какой‑то причине такового не оказывается. Тебе уже начинает казаться странным, что в этот облачный январский вторник ты вдруг очутился один на дороге, где никого нет, вероятно, на протяжении пяти миль в обоих направлениях. Машину можно просто оставить на обочине, но это кажется не вполне правильным, хотя взята она напрокат и тебя с ней ничего не связывает, кроме того, что это последний автомобиль из всех, за рулем которых ты когда‑либо сидел, — и тебе не хочется бросать ее просто так.