Григорий Глазов - Я не свидетель

20

В воскресенье каждый отдыхал как мог. Михальченко гладил выстиранные сорочки, затем брюки, жене не доверял, любил утюжить сам, чтоб не оставалось ни одной складочки, иногда добродушно ворчал, обращаясь к ней: "Ты опять перекрахмалила воротнички"...

В это же время капитан Остапчук, запершись у себя в кабинете-каморке, широкое окно которой выходило во внутренний двор, решил, наконец, навести порядок в своей личной картотеке "ненужных бумажек", куда не заглядывал с весны. Максим Федорович вывалил на пол из трех ящичков неразобранные, непросмотренные бумажки, знакомился с ними, аккуратно укладывал в пронумерованные ящички, записывал в давно заведенную общую тетрадь краткое содержание той или иной бумажки и номер ящичка, в котором она находится.

Около трех часов дня он решил сделать перерыв. Достал из портфеля термос с чаем, помидоры, два яйца, сваренные вкрутую, хлеб. Ел с аппетитом, поглядывая на пол, где было еще много бумажек, до которых покуда не добрался. Зазвонил телефон. Давний рефлекс служивого дернул руку к аппарату, но Максим Федорович преодолел себя, трубку снимать не стал: какого черта, сегодня выходной, и меня здесь нет.

Ящички Остапчука, забитые бумажками, говорили ему не о подозрительности доброхотов и уродливой бдительности, вдолбленных в головы и души сограждан за десятилетия; в глазах Остапчука это были достоинства, свидетельствующие о законопослушности и благонадежности. Тут слились воедино и характер и опыт профессии...

Наконец, к нему в руки попал конверт в подклеенной сопроводительной с главпочтамта "На ваше усмотрение". На конверте значилось: "Старорецк-23, до востребования, Иегупову А.С.", а обратный адрес: "Казахская ССР, г.Энбекталды, ул.Жолдасбая Иманова, 26. Г.Тюнену". Что-то знакомое было в этой надписи. Наморщив лоб, Остапчук вспоминал. И тут возникло: Тюнен! Да! Фамилия немца из Казахстана, которого разыскивают Левин и Михальченко! Они называли именно эту фамилию, она необычна, ее не спутаешь, она запоминается именно из-за своей необычности, Остапчук прежде таких фамилий не встречал! И хотя он не занимался поисками Тюнена, - своих хлопот, беготни и волнений было достаточно, - Максим Федорович все же вдруг заволновался: как бы тут не запахло возбуждением уголовного дела, что втянуло бы его в воронку, которую раскручивают Михальченко и Левин.

Он сунул пальцы в конверт, извлек оттуда письмо и фотографию; по ней без труда определил, что переснята она с выцветшего оригинала, а судя по одежде трех мужчин - по стоячим воротничкам сорочек, френчу и другим деталям - фотографировались либо еще до революции, либо в самом начале двадцатых годов. Никаких надписей на обороте не было. Дыхание далеких исчезнувших дней ощутил Остапчук, читая письмо. За годы работы в угрозыске Максим Федорович повидал и начитался всякого, что могло поразить воображение, но ничего его уже не поражало. Однако в этом письме было такое, что вовсе не укладывалось в его жизненные познания: письмо из Мюнхена, сообщение о каком-то дяде, погибшем в Старорецке в плену, покупка дома для семьи Тюненов, счет в банке! И Максим Федорович подумал, что всякие такие истории могли происходить лишь когда-то очень давно, в ином историческом времени и с людьми либо уже умершими, либо доживающими свой век на восьмом или девятом десятке. В наши дни, полагал Остапчук, все неинтересно, проще и не так замысловато, ибо сама жизнь как-то спрямилась, упростилась, что ли.

Он подошел к телефону, набрал номер Михальченко, чтобы сообщить о своих находках, но того не оказалось дома, жена сказала, что вырядился и куда-то ушел. Звонить Левину домой Остапчук постеснялся...

В это воскресенье все предприятия и магазины работали. От Первомая до Дня Победы набралось несколько переносов да еще хорошо прогуляли по решению трудовых коллективов на Рождество и Пасху. Теперь надо было отрабатывать.

После обеда поспав часа два, Михальченко надел отглаженную утром сорочку, вынул из шкафа выходные туфли.

- Ты куда собрался? - спросила жена.

- Надо встретиться с одним человеком.

- Человек этот в юбке что ли, ишь вырядился?

- Нет, он пиво пьет.

- Бабы теперь не то, что пиво, одеколон хлещут.

- Ладно тебе.

- Когда придешь? Чтоб к восьми был. В цирке балет на льду. Я хочу пойти.

- А почему так поздно?

- У них два концерта: в семь и в девять.

- А билеты?

- Достанешь...

Михальченко сидел в сквере на скамье. Через дорогу он хорошо видел двухэтажное здание треста "Сантехмонтаж", входную дверь и рядом широкие железные ворота со светящейся табличкой "Осторожно! Выезд автотранспорта". Был конец рабочего дня. Народ валил по скверу в обе стороны - с троллейбусной остановки и к ней: в пределах одной остановки находились какой-то НИИ, общежитие вагоноремонтного завода, мебельный комбинат. Ворота треста "Сантехмонтаж" то и дело распахивались: въезжали самосвалы, скреперы, автокраны.