Адам Холл - В жерле вулкана

– Кожа акулы обдирает как рашпиль, – сказал испанец, – но она чистая, не то, что укус. Все, теперь домой.

Спирт успел улетучиться, и Рейнер снова был в состоянии разговаривать.

– Поймав только две рыбы? Мы остаемся здесь.

Эль Анджело приказал мальчику запустить мотор, а сам начал выбирать канат с приманкой.

– Нет никакой нужды возвращаться, – продолжал Рейнер. – Я только начал входить во вкус.

– Мы идем.

– Я плачу сто песо за день, а у нас остается еще целых четыре часа до заката!

Эль Анджело освобождал руль.

– Вы не будете платить.

– А я буду настаивать на том, чтобы полностью расплатиться.

– Я не возьму.

Лодка уже легла на курс, и стая акул рассыпалась, чтобы вновь собраться на чью-то кровавую тризну в каком-то другом районе океана.

– Эль Анджело, если мы сейчас пойдем домой, завтра я не выйду в море на вашей лодке!

– Вы не выйдете в море ловить акул ни на чьей лодке самое меньшее три дня. Утром вы вспомните мои слова.

Рейнер был в бешенстве, так как сто песо проделали ощутимую брешь в его бюджете, а на то, что компания вышлет ему еще денег – теперь, после того, как его отозвали – надежды не было. За эти сто песо он должен был сразиться еще с несколькими акулами, причем сделать это аккуратнее и получить значительно больше времени для разговора с Эль Анджело в надежде повернуть беседу в нужное русло.

– Я в гневе, – выразительно произнес он по-испански.

– Это потому, что вам больно. – Лодка уверенно держалась на курсе, двигаясь ходом в три четверти по зеркальной поверхности воды.

– Мне не больно.

– Значит, вы не человек.

Рейнер совсем было настроился продолжать спор, но тут его желудок наконец-то отреагировал на недавнюю борьбу с рыболовной снастью под палящим солнцем и на резкую боль, вызванную коньяком, который обжег рану. Он неуклюже поплелся на корму и постарался скрыться от взглядов экипажа.

Через час впереди охристо-белой полоской завиделся берег. Рейнер теперь сидел под тентом и пытался собраться, размышляя о куске веревки, лежавшем у него в кармане.

Это была мера его сегодняшних успехов. Вскоре после восхода солнца, когда они втроем шли по берегу к причалу, он сказал Эль Анджело, что забыл свой пиджак и зажигалку в его доме (в действительности он нарочно оставил их там). Поспешно вернувшись, он пробыл в одиночестве достаточно долго для того, чтобы грубо снять расстояние с карты. На карте была отмечена гавань Пуэрто-Фуэго и пристань рыбачьей деревушки Касано, лежавшей южнее.

Теперь на веревке были завязаны три узла: один означал Пуэрто, другой – Касано, а третий – маленький вертикальный крест. Расстояние от гавани до Касано можно узнать по любой карте и таким образом узнать масштаб на карте Эль Анджело. А координаты креста были примерно десять градусов к югу от чистого запада.

Гнев Рейнера был вызван вовсе не тем, что Эль Анджело решил вернуться раньше времени, а угрызениями совести. Ему очень не нравилось, что пришлось обмануть отсутствовавшего хозяина в его собственном доме с помощью обрывка веревки.

Доктор жил в небольшом доме из кирпича-сырца на юге города, между пляжем и болотом; здание пряталось в густой растительности, полностью скрытое шелковистыми светло-зелеными листьями банановой пальмы. Рейнер подумал, что тот, кто построил этот дом, должен был прокладывать дорогу к нему топором.

Эль Анджело поступил очень мудро: он поручил Гайамо проводить этого англичанина к дому доктора. Когда Рейнер остался с мальчиком наедине, то немедленно предложил ему десять песо, чтобы тот забыл обо всем этом, но Гайамо просто сказал, что эль капитано будет бить его, если узнает, что он не выполнил приказа; так что и Рейнеру оставалось только повиноваться.

Ван Кеерлс оказался худощавым человеком с неторопливыми движениями и самыми длинными пальцами, которые когда-либо приходилось видеть Рейнеру; при разговоре он непрерывно сжимал и разжимал их. В его светло-синих глазах угадывалась боль; возможно, это было воспоминание о ком-то. Крошечный кабинет, в котором он обрабатывал ободранную руку, был безупречен – гигиенический оазис посреди буйной растительности, испускающей запах гнили. Деревья и лианы заглядывали в самые окна, придавая бледно-зеленый оттенок белым стенам и эмалированным шкафам.

Когда Рейнер вошел, доктор, видимо, был занят, так как на нем красовался белый халат, застегнутый на верхнюю пуговицу.

– Кто был этот мальчик, который, привел вас сюда? – Его английский язык не имел и следа акцента; доктор лишь несколько растягивал слова, да руки его двигались быстрее, чем язык.