Владимир Гоник - Исповедь патриота

Все они были убеждены, что вина за неудачи лежит на ком-то другом, всегда легче, если виноват не ты, а кто-то, чужак. Да и кому охота признать себя неудачником и посредственностью, проще отыскать причину на стороне.

Порознь каждый из них чувствовал себя неуверенно, испытывал горечь.

Порознь они страдали, мыкались, терялись: зыбкость существования давила на них что ни день. Лишь сбившись вместе, сообща, они чувствовали себя уверенно, росли в собственных глазах, подогревали друг друга, взбадривали и даже приобретали некоторую значимость, какой не знали в одиночку.

Да, порознь они находились наедине со своими горестями, невезением, проблемами, неудачами и не знали выхода, но вместе они были умны, красивы, талантливы, сильны, судьба благоволила к ним и сулила удачу.

Борьба с чужаками наполняла смыслом их существование, жизнь становилась полнокровной и увлекательной - не то что прежнее прозябание и маета. Их переполняло праздничное чувство приобщенности к большому и важному делу: ореол избранности окружал каждого из них.

Буров всей душой презирал христопродавцев, у него скулы сводило от ненависти к ним и отвращения.

Позже я потерял его из вида, он исчез и вот на тебе: явился-не запылился!

- Где ж ты пропадал, Буров? - спросил я с искренним любопытством.

Лицо его омрачилось, он застенчиво помешкал, словно решал, стоит ли говорить.

- В Израиле, - проговорил он тихо, будто сознался в чем то постыдном.

- Ты?! - опешил я.

История, которую поведал мне Буров, заслуживает общего внимания. Мать его рано умерла, вырастил его отчим, тихий человек, который в частых запоях пропадал неизвестно где. Буров был уверен, что отчима спаивают евреи, чтобы досадить ему, русскому патриоту Бурову.

Едва отчим появлялся после запоя, Буров учинял ему следствие и допрос в надежде узнать истину.

- Дались тебе евреи! - в крайней досаде укорил его однажды отчим. Сам то ты кто?

- Кто? - растерялся Буров.

- Еврей!

Большее оскорбление для Бурова трудно было придумать. Он был уязвлен до потери сознания.

- Я еврей?! - побелел Буров от ненависти и скверны.

- А то кто же... Натуральный, - буднично отвечал отчим.

Морщась с похмелья от мучительной головной боли, он рассказал, что бабушка Бурова со стороны матери была еврейкой, национальность же у евреев, как известно, наследуется от матери, и хочешь не хочешь, а уклониться не удастся.

Узнав новость, Буров окаменел. Потрясенный до умопомрачения, он застыл, замер, оцепенел и лишь бессловесно пялился на отчима не в силах даже звука произнести.

- Не хотел я тебе говорить, но ты достал меня, - объяснил отчим свой поступок и побрел опохмеляться.

После его ухода Буров слег. Он лежал неподвижный, как колода, безмолвный, точно его разбила неведомая хворь. И пока он лежал, мнилось ему, что за окном сумерки, хотя только-только минул ясный полдень.

Открывшаяся Бурову правда была невыносимей, чем смертельная болезнь. Он был согласен на любой диагноз - на рак, на СПИД, только бы избавиться от свалившейся на него напасти. Да, он готов был на сделку с неизлечимым больным, хотя в глубине души он понимал, что надежды нет: вряд ли кто согласится стать евреем даже в обмен на исцеление.

Думал Буров и о соратниках. Теперь ему не было места в общем строю, все отвернутся от него, никто не подаст руки. Некоторые решат, что он подло их обманул, а кое-кто сделает вывод, что его намеренно заслали, чтобы выведать все и вредить. Буров понимал, что никому ничего не объяснишь, даже слушать не станут.

Выхода не было. Последние силы Буров употребил, чтобы взрезать вены.

Да, он наложил на себя руки. Его можно понять: что еще остается русскому человеку, если он так скоропостижно превратился в еврея?

Когда отчим вернулся, пасынок лежал весь в крови. Врачам удалось его спасти, он долго лежал в больнице, его не покидало суицидное настроение; особая сиделка стерегла его день и ночь, чтобы он не покончил с собой. Огонь в его глазах погас, взгляд стал тусклым, как у слепца.

Понятное дело... Когда русскому патриоту средь бела дня внезапно объявляют, что он еврей, жизнь кончена. Да и зачем, собственно, жить?

В больнице его однажды навестил отчим:

- Брось, не переживай... Очень ты впечатлительный. Что так убиваться? Ну еврей, и еврей, мало ли что бывает... У нас на работе жена одному мужику двойню родила, двух негритят. Люди иной раз калеками рождаются, без ног, без рук... И ничего, живут. Еврею, конечно, похуже, но что делать... Жизнь - штука сложная. Терпи, коли не повезло. Христос терпел и нам велел. А ведь он тоже сперва евреем был.