Лариса Соболева - Исповедь Камелии

– Какую?

– Хочу, чтоб ты отнесла записку...

– Та не пущают.

– Молчи, дура! – зашипела Надин. – Приданое получишь, замуж выйдешь за достойного человека.

– Как же мне отсель выбраться?

– Я все продумала – в окно убежишь. Держи записку... Да гляди, не дай бог она попадет в руки полиции. Хоть съешь, а не отдавай, поняла?

Надин на ухо горничной сказала адрес, дала денег на извозчика и велела воспользоваться окном прачечной, которое выходило на безлюдную улицу.

Коробка со шляпой лежала на противоположном сиденье, Марго же смотрела в сторону, в общем-то, никуда, тогда как Виссарион Фомич бубнил своим противным басовитым голосом с нудной, совершенно безразличной интонацией:

– В жизни, Маргарита Аристарховна, много такого, что не вмещается в наши представления, уж я-то знаю наверняка. Иной раз так запутаешься, что день с ночью не различаешь, крутишь положение во все стороны, опосля выходит: ларчик-то просто открывается...

– Шляпа ничего не значит, – бросила Марго.

– Не значит-то не значит, а все едино значит, – невразумительно высказался Зыбин. – Меня занимает, почему две дамы купили шляпы в одном и том же магазине? Совпадение это или же...

– Ах, оставьте, Виссарион Фомич, ваши домыслы имеют мало оснований.

– Я, Маргарита Аристарховна, не имею привычки торопиться, посему подвергаю сомнению всяческую мысль. Обещаю вам непременно продумать логическую линию, опосля приму решение.

Марго резко повернулась к нему всем корпусом – у нее появилась надежда:

– Много ли вам понадобится времени... подумать?

– Полагаю, до завтрашнего утра.

– А потом что?

– Там поглядим.

Куда уж он глядеть собирался, Марго над этим не стала ломать голову, так как поняла, что у него уже выстроилась общая картина преступления, осталось соединить детали. Она не вслушивалась в его бухтение, а думала о том, что дорога какая-то длинная, словно ей не будет конца, но у всякой дороги конец есть, Виссарион Фомич, открыв дверцу, спросил:

– А вы куда сейчас?

– Домой, куда ж еще, – ответила Марго и, когда Зыбин входил в полицию, а карета тронулась, она крикнула кучеру: – Гони, Гаврила, что есть мочи...

В самом большом магазине, где торговали мануфактурой, Прасковья Ильинична помогала дочери выбрать ткань на новое платье. Приказчик ловко отматывал кусок от рулона, его прикладывали к груди девушки, та долго смотрелась в зеркало, потом требовала размотать другой рулон, сравнивала.

Прасковье Ильиничне наскучили капризы дочери, она предоставила право выбора ей, сама же медленно и бесцельно бродила неподалеку, разглядывая иные товары.

– Не желаете ли, ваша милость, кружева поглядеть? – услужливо предложил молодой человек с зализанными волосами. – Давеча привезли из самого городу Брюсселю-с.

– Нет-нет, благодарю вас, – отказалась Прасковья Ильинична и повернулась, чтоб отойти.

Но на ее пути стоял мужчина, стоял до неприличия близко. Она непроизвольно вздрогнула.

– Вы?! – изумленно произнес Елагин.

Прасковья Ильинична опустила ресницы, затем в замешательстве огляделась по сторонам и снова подняла на него глаза, в которых перемешались мольба и страх, растерянность и опустошение.

– Это вы, – сказал Елагин. – Я узнал вас... Это вы...

– Простите, сударь... – хрипло выговорила она, сглотнула волнение. – Вы меня с кем-то спутали.

– Нет, – покачал он головой. – Я не мог обознаться. Глаза... голос... ваш профиль... лоб... губы... Я их запомнил. Я знаю вас так же хорошо, как вы себя.

Прасковья Ильинична обошла его и двинула к выходу, Елагин кинулся за ней, на ходу торопливо говоря:

– Уйдете и все?

– Чего же вы хотите? – взяв себя в руки, сухо спросила она.

– Скажите хотя бы, как вас зовут...

– Вы компрометируете меня, сударь.

– Нет-нет, я не хочу вам зла... Только скажите, как...

– Маман! – крикнула дочь, видя, что мать уходит. Она подлетела к ним. – Маман, мы же не выбрали...

– Сама подбери ткани, дорогая, – сказала Прасковья Ильинична. – Мне нездоровится, я еду домой.

Елагин запрыгнул в извозчичью коляску, в чем был – в костюме.

– За той каретой! Живо!

– Тулупом прикройтесь, господин хороший, – стегнув лошадь, крикнул извозчик. – А то морозно...

– Гони, тебе говорят!

– Вас дожидается ее сиятельство графия Ростовцева, – сообщил лакей. – В голубой гостиной чай изволят пить.

– Ростовцева?

Расстегивая меховое пальто, Прасковья Ильинична поспешила в гостиную, гадая, чем еще ознаменуется день, начавшийся столь неудачно. Марго не пила чай, как уверял лакей, а стояла у окна, на звук она быстро повернулась, и ее напряженно-драматичное лицо не понравилось Долгополовой.