Лариса Соболева - Исповедь Камелии

– Бог с вами, – вяло отмахнулся Елагин. – Глаша на такое никогда не решится. Потому-то и мучаюсь, Мирон Сергеевич, что виноват перед нею. Днем казнюсь, а ночью бегу туда, к другой.

– Это наваждение. Пройдет, вы сильный, справитесь. Поезжайте за границу непременно с Глафирой Григорьевной. Там забудете свою ночную кукушку.

– Неплохая идея, – безрадостно произнес Елагин. – Мда, наваждение... наверно.

Марго, приставив ухо к дверной щели, слушала, что происходит в комнате, где трагик учил горничную актерству. Видимо, Анфиса яростно отбивалась от приставалы:

– Да уберите же руки, сударь!

– Я только поправлю твое тело, милая, – шептал трагик.

– Да не надобно поправлять, вы скажите, я сама поправлю, а вы лучше пейте свою водку...

– Что ж ты такая дикая, моя курочка?

– Вовсе я вам не курочка. Сударь, отойдите, а то враз кулаком по харе...

– Кто ж так выражается, глупая? А еще в актрисы надумала податься. Ты как есть неотесанная девица. А ты девица, или с барином того этого?.. Да не бойся, я тебя всему научу...

Анфиса взвизгнула, Марго решила, что более не следует тянуть, вошла. Цезарев завалил девушку на канапе.

– Браво, господин трагик! – сказала она, тот вмиг подскочил, смутился. – Из какой это роли?

– Пардон, мадам... – тряхнул он кудрями. – Я упал-с... споткнулся... о ковер... знаете ли...

– Стыдно врать, – уличила его Анфиса. – Господин трагик приставали ко мне, за все места хватали.

– Стало быть, так-то вы учите мою Анфису актерству, – холодно произнесла Марго. – Мы более не нуждаемся в ваших услугах. (Он с извинениями двинул к выходу.) Стойте, господин трагик. Ежели вы станете чинить препятствия моей Анфисе при поступлении в труппу театра, ваша жизнь превратится в настоящий трагифарс. Я вас уничтожу, запомните это хорошенько. А теперь убирайтесь вон.

Трагик пулей вылетел из комнаты, женщины рассмеялись, ведь тактика была оговорена до мелочей.

– Нет, право, он негодяй, – сквозь смех говорила Марго. – Ничего, Анфиса, я найду тебе другого учителя, ты поступишь в театр, обещаю. Теперь займись фортепьяно с мадемуазель Каролиной, а я поеду к Виссариону Фомичу.

Недавно прибывшая в город мадам Сюзо отвечала самым строгим требованиям клиенток, которые не только смотрят на качество заказа, но и на саму модистку. Безупречно одетая и причесанная по последней моде, приветливая мадам выслушала стенания «несчастного отца» с глупейшей улыбкой, кивала и кивала, а ее признание было еще глупее:

– Я мало знать по-русски.

– Хм! – раздосадовался Зыбин. – Так бы сразу и сказала. А я по-французски говорю примерно как она.

– Моя гувернантка тоже уверяет, что не понимает русского языка, когда ей это выгодно, – шепнула ему Марго. – Мадам...

Она объяснила, чего хочет господин, показала два наряда, француженка захлопала глазами и что-то сказала.

– Чего она лопочет? – осведомился Зыбин.

– Нам повезло, – разволновалась Марго. – Эту одежду шили в ателье мадам Сюзо.

– Похвалите ее работу и эдак невзначай спросите, для кого она шила. Мол, дочь принесла, а не сказала, чья одежка...

– Это грубо, – заметила Марго.

– Да врите, врите поболее. Когда врут много, не сразу разберешь, где наврали.

Марго затараторила по-французски, ну, а Виссарион Фомич и без перевода понял ответ мадам: Надин Оболенцевой.

Они оставили мадам Сюзо в полнейшем замешательстве, так как долго объясняли, как хотят копию наряда и... не сделали заказ.

– Я так и думала, что Надин не воспользуется своей модисткой, – сказала Марго в карете. – Но вы были правы, когда не спрашивали в лоб, иначе мадам Сюзо не сказала б, кому шила. Она новенькая в нашем городе, только завоевывает клиентов, а имя Надин кое о чем говорит. Ну, вот и все, Виссарион Фомич.

– Не все, – коротко бросил он.

– Не все?! – ахнула Марго. – Что же вы еще хотите?

– Доказательств.

– Но доказательства получены.

– Не горячитесь, ваше сиятельство, – лениво, впрочем, как и всегда, бубнил Зыбин. – Совокупность улик с мотивами и есть доказательства, а тут не все гладко-с. Ваш покорный слуга (и не съязвил при том) стар и мудр, много видал преступников и на глазок определяет, есть ли почва для обвинения. Оболенцева... Хм! Молода, красива, богата, развратна. А надобно доказать, что она убила, ибо ничего нет страшнее несправедливости, за пособничество которой грядет божья кара.

Марго открыла рот: что тут мудрить, когда все ясно? С другой стороны, она сделала в Зыбине новое открытие – он предан долгу, но не хочет брать греха на душу, поэтому осторожен. И это ленивый, грубый, неучтивый старик, которому, как казалось, лишь пироги да пуховики по нраву. В то же время у него не заплывший жиром ум, он ратует за справедливость. Не может же в одном человеке умещаться столько противоположностей!