Лариса Соболева - Нимб над Мефистофелем

Последние кадры: на фоне спокойного моря и синего безоблачного неба издалека появляетсь точка. По мере приближения она превращается в парус. Но это не долгожданный кораблик – парус разворачивался, превращаясь в черно-белую фотографию. Ее сменяют другая, третья... Лидочка юная. Лидочка в институте. Лидочка с маленьким сыном... в магазине... на улице... Фотосессия с пистолетом дана вся. И молоденькая девушка в дверях комнаты – от выстрела она падает (это все понятно по снимкам). И жуткое лицо, когда Лидочка целится прямо в экран, на самом деле в Арика. Зафиксирована мимолетность – у Лидочки на лице страдание и ужас, как будто она переживает внезапное горе, но пистолет поднят, палец на курке. Можно сказать, символический снимок. Только не это будут ценить. Последние фотографии – Лидия Борисовна у дверей собственного института. Пожалуй, нет, Аристарх неправ, она выглядит не на шестьдесят – на шестьдесят пять. Но все равно неплохо уже для ее возраста.

Зоя посмотрела на засветившейся экран мобильника – привез соседский парнишка, он же бегал за едой в магазины, – звонил Аристарх. Она положила трубку на стол, взяла кружку с остывшим чаем, пила и думала.

Что она хочет доказать Аристарху? Самой себе не могла объяснить. Скорей всего, ничего. Наверное, не только от себя спряталась Зоя, от Аристарха тоже. Потому что есть слово «нельзя», а он забыл. Все, что он делал по отношению к Зое, – нельзя. И способ мести должен был избрать другой, во всяком случае, не подставлять Зою и тех, кто работал с ней. Да и стоило ли мстить после стольких лет? К тому же получалось, что мстит он не одной только Лидочке-Мурке... Кто способен ответить? А никто. Наверное, судить Аристарха тоже никто не в праве, а все равно внутри кололо: нельзя, нельзя. Хотя Зоя уже не знала, что и как можно.

После просмотра Константин Алексеевич опустил голову и долго не произносил ни слова. Как ни странно, в его душе обосновался покой. Но этот покой сродни смерти – есть биологическое тело, обоняние, слух, зрение, только нет чувств и желаний. Наверное, так и выглядит крах, когда ничего невозможно изменить или поправить, невозможно даже спрятаться. Оказывается, он не знал женщину, которую любил, уважал и называл матерью.

Мать была для него показательным примером, он старался подражать ей. Ее решительность, воля, ум, а в узком дружеском кругу умение превратиться в бесшабашную девчонку всегда восхищали сына. Первый фильм он посмотрел по просьбе матери утром, когда его повторяли. Разумеется, по фотографиям он догадался, что героиня фильма его мать, но не понял, чего она всполошилась. Мало ли кто в молодости не наделал глупостей? Единственное, что его разозлило – тронули его мать, это никому не позволено даже в положительном ключе. «Документальный детектив» звучит претенциозно и не обещает положительного эффекта. Тем не менее, Константин Алексеевич не придал значения ни странному фильму, ни беспокойству матери, считая себя фигурой неприкосновенной. И вдруг такое началось... То, что потребовала мать, ему показалось старческим маразмом, но он не ожидал, к чему это все ведет, не ожидал, что его мать...

– Скажи, хотя бы половина выдумки в этом есть? – спросил он с надеждой, не поднимая головы. Она не ответила, тогда он ответил сам себе: – Значит, все правда.

– Надо было заткнуть им пасть сразу, как только вышел первый фильм, – проворчала Лидия Борисовна. – Ты слабак, пеняй на себя.

– Кого их? – вздохнул он. – Девчонку-режиссерицу? Ведь ты до последнего не знала, кто за этим стоит.

– Даже не предполагала, – согласилась она и резко бросила сыну упрек: – А если б знала? Разве ты способен на решительный поступок?

– Видимо, я не в тебя, – в общем-то согласился он.

Тяжело, будто древний старик, Константин Алексеевич поднялся, подошел к бару, налил в бокал водки, наполнив его почти до половины, и выпил залпом. Нет, легче не стало, наоборот, еще больше сдавило в груди, захотелось завыть, как голодному волку зимой.

– Скажи, почему ты это делала? – спросил он, глядя на мать новыми глазами, как на незнакомку, случайно встретившуюся ему.

Она не сразу заговорила, очевидно, сама только сейчас задумалась о том, о чем спросил сын. Но так только казалось. Лидия Борисовна не оправдывалась, не каялась, голос ее звучал ровно в тишине дома:

– Я не думала, что так получится. Сначала хотела расправиться только с отцом. Как же я его ненавидела... Мне было пятнадцать, но внутри меня наступила старость. А знаешь, что такое старость? Это постоянное ощущение близкого конца, который может прийти каждую секунду. Ты понимаешь неизбежность, только не знаешь, когда она заберет тебя. Тогда я поняла: есть сейчас, и ничего более, ты берешь все, что тебе попадается, даже отбираешь. И не мучаешься, потому что так делают другие. Так жил отец. Однажды дядя Федор сказал мне: «В жизни нельзя сделать подлость и при этом остаться чуточку порядочным человеком, одно исключает другое». Меня научил сделать выбор отец, я выбрала подлость. И застрелила его, когда он потерял меру, в его лице застрелив несправедливость. Мне казалось, я совершила геройский поступок, избавив близких мне людей от смерти. Но когда поняла, что милиционеры могут докопаться, кто его убил, начала спасать себя. И подложила револьвер Ирине. Она заслуживала наказания, ведь не без ее участия погибла моя мать. Я торжествовала, потому что расправилась с ними обоими.