Лариса Соболева - Негр Артур Иванович

– Закрой дверь.

– Почему он не встает? – шептала Стелла за спиной. – Почему?

Он оглянулся. Лицо ее перекосил ужас, начинала бить мелкая дрожь.

– Оденься, – сказал Павел и первый принялся натягивать штаны, не отрывая взгляда от неподвижного отца.

Границы темной лужи расширялись; один ручеек отделился и быстро прочертил тонкую дорожку к середине комнаты, попав в щель между половицами, продвигался вдоль...

– Что м-мы т-теперь б-будем д-делать? – Стеллу бил колотун, одежда выпадала из рук.

Вопрос заставил задуматься и Павла. Он опустился на табуретку, где несколько минут назад находился в другом состоянии, и уставился на кровь. Стелла робко приблизилась, присела рядом на корточки, прижалась к брату. Так они сидели с час, стараясь разглядеть малейшее движение отца.

Тщетно.

Наконец Павел встал, подошел к нему, несмело протянул руку, взял за подбородок... Веки не плотно закрывали мутные глаза без признаков жизни... Поднеся тыльную сторону ладони к носу, Павел тихо сказал:

– Не дышит...

– Павлуша... Мы убили его?

Трудно было это произнести, но он произнес:

– Я убил.

Убил... Невольно преступил черту, разделившую жизнь на прошлое, но без будущего. Ненависть, выплеснутая один-единственный раз, рикошетом ударила в Павла. Вот он лежит, отец, когда-то укравший надежду, теперь он крал Павла у самого Павла.

Убил... По ту сторону черты остались юность, планы, все, за что цеплялся. По эту сторону только одно: убил...

Убил отца! Это навсегда. Чтобы ни делал, где б он ни был, а картина неподвижного отца в луже крови нет-нет да встанет и отравит самые радостные минуты, если таковые будут. Нет, пожалуй, теперь ничего радостного, светлого не будет. Отец станет вечным спутником; при жизни показал ад, смертью своей заставит в аду жить всю оставшуюся жизнь...

Стелла тряслась в беззвучных рыданиях, иногда повторяя шепотом:

– Что же теперь будет?.. Это наказание... Что нам делать?.. О, Мадонна, как страшно... как страшно...

Страшно? Да. Носить внутри страшно, но еще страшней – суд людей, они не поймут, не простят. Прощение? А нужно ли оно, прощение чуждых людей, ему? Он сам вправе наказывать себя и прощать. Преступил одну черту, преступит и другую, но растерзать себя и Стеллу из-за сволочи не даст.

– Хватит ныть! – бросил он сестре. – Помоги мне.

Вдвоем они вынесли стол в прихожую. Павел сбегал в сарай, вернулся с инструментами и лопатами, тщательно проверил запоры на двери, затем принялся яростно отдирать плинтуса и половицы. Стелла, прижав к подбородку кулачки, дрожала, прислонившись к стене.

– Что ты хочешь? – спросила.

– Зарыть его хочу!

– Здесь?! Павел, здесь?!! Не надо, Павлик... – завыла Стелла.

– А где тогда? – огрызнулся он. – В саду? Чтоб увидел кто? Замолчи! Его некуда деть, слышишь? Некуда деть! За убийство нас с тобой не погладят по головке. Чтоб мы из-за... лучше помоги мне. – Повернувшись к отцу, он процедил сквозь зубы: – Ненавижу... Ненавижу и сейчас, когда ты сдох!..

Рыли почти всю ночь. Почти всю ночь комья земли вылетали из ямы на средине кухни, падая на пол вокруг. Наконец под утро, выбившись из сил, оба грязные, вылезли из глубокой неровной ямы.

– Бери за ноги, – приказал Павел.

– Нет, не могу... – дернулась Стелла.

– Бери, говорю!

– Нет, только не это... Прости Павлик... только не это.

Ругаясь, он подтянул невероятно тяжелое тело к яме, столкнул вниз. Стоя на коленях, руками Павел сбрасывал землю, пахнущую гнилью, даже ни разу не посмотрев на то, что называлось отцом. Половицы и плинтуса стали на место, потом Павел старательно вымыл полы, несколько раз меняя воду.

Солнце поднялось высоко, когда они, обессиленные, свалились на одну кровать. Стелла жалась теснее к Павлу, как молитву, повторяла слова, смысл которых не доходил до него. Он осознал лишь одно: убил. Только не впадать в панику, случайно получилось... Случайно! Однако разве докажешь? Убил... Отвратительным запахом крови был пропитан воздух в доме. Но сон затянул обоих в черную бездну...

Осторожно оторвав половицу, чтоб не услышал Петюн, Павел нащупал жестяную коробку, где хранил деньги. Взяв несколько бумажек по сотне «зеленых», он засунул коробку назад.

– Стереги, собака, – сказал земле в проеме и вернул половицу на место.

Неплохо бы поспать, хотя завтра весь день можно валяться. Днем дом не кажется таким зловещим, меньше грузят воспоминания, а вот ночью...

После того случая они никогда не оставались на ночь в доме, вообще бывали здесь крайне редко. С некоторых пор суеверная Стелла бормотала о проклятье, роке, нависшем над ними и близкой каре. Она окружила себя религиозными книгами, исступленно бросилась в омут мистики. Никогда о событиях той страшной ночи они не говорили, это был молчаливый сговор, и о проклятии Стелла бормотала, ни к чему не привязывая, сама по себе.