Екатерина Лесина: Плеть темной богини

Темно на перекрестье трех дорог, небо низкое, беззвездное, ветер воет вдали, несет, катит по земле сухие листья. И белеют костяно кресты на старом кладбище. За спиною оно, пялится, буравит мертвыми глазами тех, кто сгинул во веки веков, дабы, повинуясь слову моему, воскреснуть.

Страшно. Страх преодолею, холод выдержу, и губы занемевшие произнесут первые слова заклятья:

– Геката, Мудрая, прошу твоего благословения.

Подними надо мной Вуаль, чтобы мог я

приветствовать духов-помощников,

старых и новых друзей из прошлых

жизней. Пусть войдут в это священное место только

те, кто желает мне добра…

Руки, ставшие вдруг чужими, творят священные символы. И будто бы воздух задрожал, а дрожь эта, просачиваясь сквозь пальцы, расползается по округе. И немо становится, и спокойно, и только угли трещат.

…Геката, твоя сила хороша для смерти и рожден ия,

Испытаний, которым мы подвергаемся снова

и снова.

Пусть же во мне не будет страха, ведь я

знаю твою доброту.

Дай мне узнать тайный смысл жизни в смерти.

Из глиняной формы льется воск, не прозрачный, а красно-кровавого оттенка, каменеет, земли коснувшись, оседает слезами. Берусь за второй ковш, не уставая повторять.

Пусть я смогу постичь твои сокровенные Таинства.

Пусть я смогу найти спираль твоего пути.

Пусть я смогу найти истинный Свет,

Ведущий к Внутреннему Пути.

Расплавленная медь шипит и брызжет искрами, форма тяжелеет, налегает на щипцы, держать становится неудобно, но я держу. Уже почти, самая малость осталась.

Я смертен, но все-таки бессмертен.

Не существует конца жизни, есть

только новое начало.

Дотягиваюсь до фляги, что висит на поясе, зубами скручиваю крышку и морщусь от едкого запаха крови. Долго пришлось искать черную собаку, но справился, и вот теперь, согласно книге, лью кровь на землю, на вычерченные символы, и скользкими пальцами касаюсь губ, щек и глаз – пусть откроются врата, пусть явится та, в руке которой сила…

Пусть отдаст она силу тому, что зреет, остывая, в глиняной утробе.

Я появляюсь рядом с Богиней во многих ее ликах.

Поэтому мне нечего бояться.

И я не боюсь, отныне и во веки, ибо нашел я способ оградить себя от того зла, каковое люди творят. И не приблизится ко мне злой и бесчестный, подлый и хитрый, гнилой нутром и дурной помыслами. А коли приблизятся, станут они послушны желаниям моим и будут служить, как псы стигийские служили великой богине.

Открой же мое сознание, сердце и душу

Для Великих таинств, о Геката.

Пусть все слова будут услышаны

По воле моей. И да сотворится!

Снова ветер завыл, грозно и дивно, на многие голоса, а небо ощерилось огненными глазами. И полная луна вдруг выкатилась, ослепила, залила светом все три дороги. А глиняный камень вдруг треснул, выпуская сотворенную мною Плеть.

Я сумел. Я сделал.

На следующий день я слег в горячке, а спустя еще три – умер. Такова была справедливость Гекаты и такова воля ее, чтобы плеть вместе с иным имуществом ушла в мир…

И суждены были миру перемены.

От кого-кого, но от Магды Юленька подобной пакости не ожидала. Нет, конечно, она в принципе не склонна была ожидать пакостей от людей, а потому всякий раз, когда случалась очередная неприятность, удивлялась. И вот сейчас тоже удивлялась, глядя в каштановые Магдины очи. Да, не карие, не черные, а именно цвета спелых каштанов, где строгая чернота светлела до глянцево-коричневого цвета, а у самого зрачка и вовсе становилась солнечно-желтой.

Магда, она вся такая… необычная.

Стервь, как говаривала Юленькина бабушка, стряхивая пепел с пахитоски в чашку из гжельского фарфора. И нос морщила, отчего на переносице образовывались маленькие вертикальные складочки, в которых тонули выщипанные в нитку бабушкины брови.

А в стервях бабушка толк знала, хотя Юленька и не верила. Вот до последнего не верила. И продолжала любоваться тем, как искажается мир в томных, чуть навыкате, глазах Магды.

– Что? – Магда достала из футляра очочки и, повертев в пальчиках, водрузила на кончик носа, окончательно отрезав себя от Юленьки серой стекольной дымкой.

Стало совсем грустно.