Лариса Соболева - Остатки былой роскоши

– Ты сказал это так просто, – с трудом выговорил Арнольд Арнольдович – никак не проходила одышка после попытки встать, – что мне не верится... Прости по-настоящему.

– Не знаю, как это сделать...

– Руку пожми хотя бы... Помнишь, когда я первый раз напечатал информацию о «Шансе», ты не подал мне руки? Я сделал вид, что не заметил, хотя меня это очень ранило, я ведь щепетильный человек. Но ты был прав. И я бы не подал руки. Поэтому не обиделся... Неправда. Я обиделся, но на себя. Это самая страшная обида – на себя.

Рощин подошел ближе, присел на край койки, взял его за руку:

– Знаешь, Арнольдыч, я меньше всего хотел видеть тебя здесь вот так... Я пришел сказать, чтобы ты ничего больше не боялся. На днях завершу одно дело и уеду. Уеду навсегда. Живи. Ходи на рыбалку, читай классику, как ты хотел, короче – балдей.

– Значит, ты прощаешь меня... – все еще не верилось Арнольду Арнольдовичу. – Но почему? Почему ты прощаешь?

– Потому что... прощаю. Не испытываю радости от... – И Ким замолчал. В темноте и тишине Арнольд Арнольдович слышал его пульс: Рощин волновался.

– Из-за мести? – подсказал Медведкин. – Это не месть, Ким, а наказание.

– Месть? Может быть... но это не совсем точно. Месть, Арнольдыч, предполагает атаку сразу, без розыгрыша. Настоящая месть забирает жизнь, а я не собирался забирать ваши жизни. Наказание? Тоже не подходит. Да и где грань между местью и наказанием? Ее нет. Я просто сыграл с вами злую шутку. Мне долго недоставало развлечений, я и развлекся. Скорее, хотел проучить вас. Но вот что интересно: не я, а вы себя уничтожали, сами. Мне от этого становилось грустно, и знаешь, внутри все больше росла пустота. Наверное, не мое это дело – наказывать, но, видишь ли, я не мог забыть, как меня в дерьмо макнули. Только не учел, что в мою игру втянутся люди, у которых тоже одна жизнь, а они ею рисковали. Вон и Кимка, сын, едва не погиб, но он, к счастью, не понял, какая опасность ему грозила. Все кончилось. Правда, хуже, чем я предполагал. Для меня тоже. Майка не хочет меня видеть, я ее потерял...

– Кончилось... – повторил Арнольд Арнольдович с сожалением. Немного подумал, и вдруг глаза его заблестели. Он задал вопрос, мучивший не только его: – Открой мне одну вещь, одну-единственную. Кто лежал в гробу?

Рощин улыбнулся, хитро сощурил глаза.

– Я хочу знать, Ким, – просил Арнольд Арнольдович. – Как ты сделал, что все поверили? Как?

– Ты же знаешь, Арнольдыч: все гениальное просто. Так случилось и на этот раз. Я заказал в Питере свою восковую фигуру. Да-да, не смотри так удивленно. Она была великолепна, точная моя копия. Но она очень пострадала, когда вы палили по ней из пистолетов. Тем не менее я воспользовался ею еще раз: ночью спустили на веревках с крыши к окну Хрусталева – мои ребята настояли. Он не рассказывал об этом?

– Нет.

– К сожалению, я не смог ее сохранить. В ту ночь она сорвалась с веревок, это ее и погубило окончательно.

– Не может быть... – не верилось Медведкину. – Всего-то восковая фигура? У нее все было твое – прическа, цвет волос... Руки! Это были твои руки. А глаза? Глаза не удалось закрыть, но они же были настоящие!

– Угу, – подтвердил довольный Рощин. – Протезы изготовители заказывают в клинике Федорова. Я просил мастеров сделать у моей восковой скульптуры глаза полузакрытыми, они как раз и должны были убедить всех, что в гробу лежу я, и никто другой. Художники выполнили даже мой каприз – трупные пятна на руках. Вот так. Я очень волновался, когда меня хоронили. Мне не терпелось увидеть своими глазами, что все поверили в покойника. Я загримировался под старика и стоял на кладбище неподалеку, наблюдал за собственными похоронами.

– Нет, это... фантастика. Она же стоила, наверное, уйму денег.

– Разумеется. Двадцать тысяч баксов я выложил за свою копию из воска. Но она отработала на всю сумму стоимости. Понимаешь, я ведь бизнесмен, у меня еще в хорошие времена имелся неприкосновенный запас. Десять процентов от всякой прибыли я откладывал в валюте. Когда понял, что меня закопают вместе с «Шансом», а дать сдачи захочется, деньги эти отнес другу, они все равно не покрыли бы долг. Юра Цинков не отвернулся от меня в тяжелую минуту, тогда он стоял на ногах некрепко. Я доверял ему, положил деньги в его банк, написав завещание, где было сказано, что в случае смерти деньги будут переданы сыну по достижении совершеннолетия. А половину годовых процентов Цинков должен был отдавать Майе на воспитание сына. На момент моего возвращения из тюрьмы сумма выросла крупная. Без этих денег я не осуществил бы свой замысел.