Лариса Соболева - Остатки былой роскоши

В это же время Яна и Степа добрались до общежития. Он вяло отреагировал на плакаты, которые сдирали со стен дворники. Когда он впервые увидел плоды ночных трудов людей Рощина, его чуть не вывернуло от вида Туркиной и Ежова, а теперь было без разницы, кто на них запечатлен. Хотя чувство омерзения все же посетило, но ненадолго.

Поднимаясь на седьмой этаж, Степа спорил с Яной, что необходимо сделать сначала: залезть в душ или поесть. Десять минут спустя оба спали, забыв раздеться и постелить постель, забыв принять душ и поесть. А прилегли перед телевизором всего на минуточку – спины ныли, а ноги затекли.

Тем временем Николай Ефремович вел борьбу с пришельцами из ада. Черти в рост человека преследовали его. Хари у них были отвратные, когти и рога длинные, ноги с копытами волосатые, а шерсть зеленая. Маленькие чертики больше смешили, эти же пугали страшным видом, а еще они постоянно разговаривали. Он спрятался от них в шкафу, но они раздвигали рогами одежду, тыкали носами в форме свиных пятаков в Николая Ефремовича. Он вылетел из шкафа и побежал в ванную. Твари из преисподней выплывали из воды, вытекали из крана, росли, как мыльные пузыри, и прыгали на кафель уже рослыми чертями. Сабельников помчался в спальню. Долго не кричал от непередаваемого ужаса, но наступил момент, когда он не выдержал. Он пил и пил потому, что в пьяном состоянии не боялся бесов. И чем больше заливал страх алкоголем, тем крупнее и страшнее становились черти, они вырастали до потолка, их появлялось все больше. Это ужасно, когда один черт хватает тебя за голову, другой сует свой пятак прямо в лицо и скалится, а третий... Николай Ефремович схватил настольную лампу и принялся колотить чертей, вопя во всю глотку.

Помощники уже давно знали, что шеф на головку сильно болен, но не решались вызвать неотложку. А тут разыгралась настоящая битва в спальне. Они попробовали усмирить Сабельникова, как вчера в кабинете, но тот спустил их с лестницы, проявив при том недюжинную силу. Набив шишки, ребята сказали: «А оно нам надо?» Позвонили, вскоре приехала помощь.

Николай Ефремович заперся в спальне и продолжал борьбу с чертями. Он крушил мебель, приговаривая что-то. Санитары выбили дверь, надели на мэра смирительную рубашку. В этот трагический момент вернулись из круиза жена и дочь. Что ж поделать, пришлось им приятные впечатления сменить на очень неприятные. Николай Ефремович не узнал их, кидался драться, но, связанный, только бодался головой. Он называл жену сатаной, а дочь ведьмой, те горько рыдали.

Сабельникова поместили в психиатрическую больницу в отдельную палату санаторного типа – в общем, райскую. Надежды на выздоровление мало, однако есть. Она всегда есть – надежда.

В тот же день, сидя в камере следственного изолятора, Бражник получил записку: «Желаю приятно провести время и отдохнуть, лет этак пятнадцать. Ким». У Бражника надежды не осталось.

Он страдал, но старался не показывать родным, как ему больно. Когда приходили проведать его, боль отчего-то становилась сильнее. Арнольд Арнольдович притворялся спящим, ему казалось, что, стоит всем уйти, жжение в сердце уменьшится. Родственники уходили на цыпочках, а он открывал глаза и долго смотрел в потолок. Белый потолок, белые стены... Наверное, и смерть белого цвета. Арнольд Арнольдович, не видя, чувствовал ее. Косая подлетала к изголовью и ждала, ждала. Иногда улетала на перерыв – становилось легче. Это он просил у нее отсрочку, он тоже ждал. Не мог уйти без той встречи, которая никак не состоится. Ждал каждую ночь, почему-то уверился, что это будет ночью. Потом жил еще день, пересиливая боль – сильный ожог в груди, который становился обширнее из-за того, что ожидание продлевалось, а силы истощались. И вот однажды глубокой ночью, когда бушевала гроза, Арнольд Арнольдович проснулся. Проснулся оттого, что в палате был не один. Наконец!

– Ты здесь, – сказал утвердительно. – Ты пришел.

– Я пришел проститься, Арнольдыч.

Арнольд Арнольдович хотел было встать с надоевшей кровати, но от него к приборам тянулось столько шнуров, что подняться не удалось. Шнуры не пустили, надежно приковав к постели. Упав на подушки, он произнес, задыхаясь от бесполезных усилий, произнес тихо, боясь услышать отрицательный ответ:

– А простить? Ты не можешь меня простить?

– Хорошо, прощаю, черт с тобой.

Столько раз слышал Медведкин в своем воображении эти слова, а наяву они оказались значительно лаконичнее, так что и смысл он не успел уловить. Через минуту уже чудилось, что Рощин не произносил тех нескольких слов, которые он так мечтал услышать от него.