Андрей Анисимов - Спаситель мира

Обедал он в трактире по соседству, где выпивал лафитник водки и съедал миску борща. Никаких закусок и сладостей хозяин себе днем не позволял, чтобы, как он говорил, «не добреть». После обеда снова шел на завод, где проверял качество выпущенной за день продукции, составлял с инженерами планы на следующий день и подсчитывал доход. Свой кабинет Савелий Иванович запирал в шесть. Его рабочий день, так же, как и работников завода, длился двенадцать часов. В семь в доме Филипповых ужинали. Вечером подавали разносолы, но, уморившись за день, Савелий Иванович за ужином засыпал. По субботам он водил жену в оперу, а по воскресеньям всей семьей отправлялись в церковь. Отдыхали Филипповы каждый год за границей. Савелий Иванович не просто ехал повидать свет и показать себя. В поездках он осматривал не памятники и музеи, а ходил глядеть на заводы своего профиля, чтобы не отставать от просвещенной Европы.

Его сын Федор Савельевич образ жизни вел с отцом схожий, но, потеряв при родах молодую жену, затосковал и пристрастился по вечерам к пирушкам. С тех пор у них каждый вечер был полный дом гостей. И так до самого переворота.

Оставаться одному в своем особняке вдовцу было тошно.

Не бездельничали и жены заводчиков. Супруга Савелия Ивановича, Антонина Демьяновна, попечительствовала в городском приюте, два раза в неделю обходила гимназии с ревизией, проверяя, как кормят детей, а по вечерам ублажала мужа и гоняла прислугу. Мама Верочки, Анна Филиппова, умерла в двадцать два года от родов, но за свою короткую жизнь сумела в германскую войну побывать на фронте сестрой милосердия, где испытала такого, что и не всякая простолюдинка стерпит.

Глафира знала не по рассказам, каков «праздный» быт ее хозяев, и потому лозунгам о буржуях-бездельниках и кровопийцах не верила. Она нередко говорила прислуге в людской, что барину Филиппову стоит упасть в ножки и благодарить за то, что он обеспечивал работой и кормил делом своей головы сотни людей — этих самых пролетариев, которые только и умели, что исполнять чужую волю. Своей у них не было. Фролова не удивилась, что после национализации завод Филиппова обанкротился, а рабочие пошли с протянутой рукой или завербовались в Красную армию, где хоть как-то кормили.

Очередь медленно продвигалась. Глафира уже отчетливо видела крашенную ржавой краской дверь лавки и счастливцев, которые вываливались из нее с «добычей». Чем ближе подтягивался народ к заветному прилавку, тем больше нарастало возбуждение в очереди. Уже несколько раз проносился слух, что мука заканчивается и лавку вот-вот закроют. Тогда люди начинали кричать и толкаться.

Задние напирали и создавали давку. Один раз Глафиру чуть не свалили с ног. Но тревога оказывалась ложной, и народ на время затихал.

«Бедные мои голубки», — вздохнула Глафира, вспомнив про Верочку и ее возлюбленного Тимура. Фролова запретила молодым людям появляться на улице, чтобы те не попали к чекистам, и ходила сама добывать провизию. Делать это с каждым днем становилось все труднее. Хоть у Тимура и были деньги в золотых Николасвских червонцах, купить еду на них было не просто и небезопасно.

Червонцы приходилось тайно менять на советские бумажки. По закону золото полагалось сдавать в ОГПУ или в специальные пункты, где за червонец выкладывали два миллиона, а за батон хлеба просили полтора. Но Глафира Фролова знала нескольких богатых приятелей расстрелянного Федора Савельевича и меняла у них червонцы по сносному курсу.

Сегодня ей везло. Отстояв четыре часа в очереди, она втиснулась в заветную зеленую дверь, приобрела два фунта муки и головку сахара. У порога дежурил красноармеец с винтовкой. В одни руки давали только фунт. Но Степан, помогавший продавщице за прилавком, покосился на красноармейца и, поняв, что тот занят флиртом с очкастой молодицей, вручил Глафире двойную порцию. До переворота мужик доставлял Филипповым дрова, и няня Веры вкусно кормила его в людской.

Степан доброе помнил. Женщина засунула продукты за пазуху, чтобы ворье не выхватило покупки из рук, и торопливо зашагала к дому. Барак, в котором она жила и прятала барышню Веру с ее кавалером, находился в Линейном переулке, в десяти минутах ходьбы. Глафира очень спешила. Молодые сегодня не ели, и она за них переживала. Сама няня к вынужденному посту попривыкла и тягучее чувство голода едва замечала.

Внезапно женщина остановилась. Она не поняла, что ей мешает идти. Тревога вновь сжала сердце, и ноги перестали слушаться. — Няня, не ходи домой, — услышала она и оглянулась.