Марк Ланской - Трудный поиск. Глухое дело

Леня Шрамов придвинулся к самому краю койки и спросил:

— А как это фарцовка? Тоже крадешь, или как?

Хотя в тоне мальчика было только любопытство, Гена обиженно взглянул на него сверху вниз.

— Ничего мы не крадем. Покупаем за наличные. У иностранцев барахла завались, а наших денег, чтобы выпить, — нет. Вот они и промышляют.

— А они тоже пьют? — удивился Шрамов.

— Посильнее наших. Другой, как границу переедет, в первом же шалмане всю валюту спустит, а потом и ходит, последнее с себя снимает.

— И много можно зашибить?

— Сколько хочешь. Только бы деньги были для первого закупа. А потом продашь, — было десять, стало двадцать, а то и тридцать. А если на сотню наскребешь, считай к вечеру — две сотни в кармане.

— Сила! — восхищенно выдохнул Вовка.

— А как ты с ними, с иностранцами, разговариваешь, — продолжал интересоваться техникой дела Шрамов, — на пальцах, или как?

— На пальцах глухонемые разговаривают, — снисходительно пояснил Гена. — Как с кем, с англичанином — по-английски, с немцем — по-немецки.

Гена чувствовал себя намного выше этих жалких воришек, шарящих по чужим карманам и квартирам. Он себе казался аристократом, случайно попавшим в дурную компанию, и не скрывал своего превосходства.

— К ним подход нужен, манеры джентльменские. И одеваться соответственно. Это тебе не наши... Культура!

— Сколько тебе светит? — поинтересовался Серегин.

— Как это «светит»?

— По твоей статье, сколько за фарцовку дают?

— Не знаю.

— Как же ты на дело идешь и не знаешь, сколько могут дать? Года три припаяют?

— Нет, меня до суда не доведут. Я скоро выйду.

— Это почему так?

— Мама сказала, что мне лучшего адвоката взяли. За меня хлопотать будут. У моего бати знаешь сколько орденов? Вся грудь в ленточках. У него знакомые кругом. И дядька известный человек, по радио выступает. Они все сделают, а суда не допустят.

Ленька Шрамов смотрел на Гену с простодушной завистью. Серегин — с бессильной злостью.

— Гад твой батя, — сказал он, — и дядька твой гад.

— Сам ты гад, — обиделся Гена.

— Чего ты сказал?! — Серегин напружинил для броска ноги и руки. Глаза стали бешеными.

Павлуха Утин был не против, чтобы Вовка вмазал хвастливому пижону, но это грозило скандалом, разговором на активе, потерей очков. Он лениво одернул Вовку:

— Сиди.

— А чего он! — разряжал ярость в крике Серегин. — Раз у его бати деньги и знакомые, значит, ему все можно, а другим — сидеть?

— А ты ему верь больше, — сказал Утин. — Было бы дело в деньгах, его бы на воле оставили. Видали там таких пап... Как же ты сюда попал, — спросил Утин у Гены, — если папа у тебя шибко заслуженный?

— А ты как?

— Я папу сроду не видал, сам по себе рос. Был бы кто рядом, сказал бы: «Стой, дурак, куда лезешь?» — может, я пообразованней тебя стал... А у тебя есть за кого держаться.

Это замечание вора поставило Гену в тупик. Ему раньше и в голову не приходило, что он должен был за кого-то держаться, чтобы не попасть в тюрьму. Следователь никак не мог убедить его, что он арестован по заслугам. А после слов Утина он впервые почувствовал себя преступником.

— Так уж вышло, — сказал он, — случайность...

— Ты следователю все сказал или темнишь? — спросил вдруг Утин, словно угадав его мысли.

Гене хотелось сказать что-нибудь приятное Утину, показать, что интересы у них общие и враг общий.

— Что он без меня знал, то и сказал, а чего не знает, хрен я ему скажу. Он меня и посадил, потому что выпытать не может. И так и сяк подходил — меня не купишь! Я их приемчики знаю: то уговаривает, то грозит, то на доверие бьет, другом прикидывается, думает — я маленький.

— А откуда ты про приемчики знаешь?

— Меня один кореш обучил, все заранее предсказал.

— Сидит кореш?

— Ну да! Он не сядет.

— Сядет! — уверенно предсказал Утин.

— Не сядет, — упорствовал Гена. — Он тебе не какой-нибудь ворюга, высокой культуры человек.

— Хватит травить! — вдруг рассердился Утин. — Культура! Ложись давай, с утра парашу будешь драить, покажешь свою манеру. А теперь на — снимай! — Утин вскинул ногу в ботинке на Генины колени.

— Что ты? — испугался Гена.

— Ну! — Утин нетерпеливо подрыгал ногой. — Снимай, джентльмен, не то...

Гена заглянул в злые, черные глаза Утина и трясущимися пальцами стал развязывать толстые, крепко затянутые шнурки.

Тощий, плотно утрамбованный тюфяк, легкое одеяльце с серой застиранной простынкой вместо пододеяльника, плоская жесткая подушка — все напоминало о страшной перемене в жизни, все грозило неудобством, лишениями, унижением. Болели бока, ныла шея. Дрожь била плечи, коленки, локти. Яркая лампочка, светившая из маленькой зарешеченной ниши над дверью, сверлила сомкнутые веки. Сна не было. Гена закусил конец простыни, пахнущей дезинфекцией.