Людмила Васильева - ...И двадцать четыре жемчужины

Глубокой ночью, не зажигая огня, Кузьма на ощупь достал запрятанное, замотал в тряпицу — для обману недоброго глаза — и прилег. Ему не спалось и виделось, как чутко прислушивается в сторожке барин, как хрипло он дышит и кашляет, а без Кузьмы никто ему не поможет.

Засветлело, а скрипа санного все не слышно. Кузьма несколько раз выходил на крыльцо. Неожиданно из-за дома вылетел верховой. Видно, очень торопился: не обтерев, не поводив коня, вбежал в дом. Кузьма удивился и обрадовался, узнав в приезжем пропавшего немца-управляющего. Тот посмотрел на Кузьму, который был в тулупишке, подпоясанном кушаком, — по всему видно: собрался в дорогу. Немец подошел к окну, взглянул на улицу — никого нет. Повернулся к Кузьме:

— Куда собрался, батя? Где господин Муренин?

Вопросы были заданы резким тоном, так прежде не разговаривал с Кузьмой управляющий. Кузьме стало не по себе. И тон, и выражение лица Грюбеля насторожили Кузьму, вселили опасение, что не с добром объявился нынче Грюбель. И Кузьма неожиданно для себя ответил:

— Плох барин, Степан увез его к лекарке, да она перебралась в Залесье, там спокойней. Мне приказано здесь остаться.

Грюбель быстрым шагом прошел по дому и скоро воротился.

— Ты сторож? Разве так глуп господин Муренин, что тебя сторожить оставил? Все это неправда. Ты плох, не годишься в сторожа. Ты должен сказать, где барин. Я же приехал, чтобы спасти вас и вашу коллекцию, хотя это для меня очень опасно. Но бросить вас не могу. Так где же барин?

Кузьма упрямо повторил:

— Говорю же, к лекарке увезен.

— Ты плохо врешь. Без тебя барин не мог уехать. Пойми же, я приехал ради вашего спасения...

Художник Андрей Андреевич Кораблев был в весьма зрелом возрасте — пятьдесят семь лет. Но не только годы сказывались. За плечами у него Великая Отечественная война от начала до конца. В войну погибла семья. С тех пор так и жил бобылем...

А теперь вот старые раны постоянно напоминали о себе. И возможно, был бы он давно прикован к постели, если бы не его непоседливый характер. Ведь со дня окончания войны прошло двадцать лет, а он жив — недаром говорится в народе, что скрипучее дерево долго живет.

Часто, превозмогая болезненное состояние, собирал рюкзак, брал этюдник и отправлялся в путь, как он говорил, «несколько рассеяться». И где-нибудь в живописном уголке Подмосковья писал в излюбленной своей старомодной манере простенькие сюжеты, давно, казалось бы, «исчерпанные» художниками.

Еще владела Кораблевым страсть к собиранию изделий прикладного искусства. В старых деревенских домах выискивал у жителей всякие редкости: то расшитый платок, то затейливо украшенную утварь, а иной раз совсем небольшую вещичку, а будто секрет вложен в нее такой — чем дольше смотришь, тем она краше.

Была у Кораблева мечта — не дать исчезнуть многим народным ремеслам. После поездок он с чемоданчиком, в котором лежали находки, забегал в отделения Художественного фонда и в Союз художников. Доказывал необходимость создания артелей, добывал для умельцев дефицитные материалы...

Бывало, что, идя долгой проселочной дорогой с легким рюкзаком и этюдником за плечами, Кораблев заговаривал со случайным попутчиком. И так заинтересовывал его, вовлекая в беседу, что тот, не желая расставаться с Кораблевым, зазывал его к себе хоть ненадолго...

В один из ясных осенних дней Кораблев выбрался из проселков к Валдаю. Присев на траву неподалеку от шоссе, разложил на газете снедь: пару круто сваренных яиц, помидорину и луковицу — и только поднес ко рту кусок посоленного ржаного хлеба, как возле него остановилась голубая «Волга» и высокий человек шагнул к Кораблеву:

— Скажи-ка, уважаемый... — Но, увидев лежащий этюдник, спохватился: — Принял вас за местного жителя, но вижу, ошибся.

Мужчина представился: Эньшин Семен Михайлович — и поинтересовался дорогой в село Боровское, где была старинная церковь. Кораблев шел как раз оттуда. Теперь добраться до села можно лишь кружным путем из-за размытых недавним дождем дорог.

Прикинув, Кораблев объяснил, как лучше ехать.

— Извините за любопытство, а куда вы теперь направляетесь? — поинтересовался Эньшин.

— В Москву. Жаль уезжать, погода хорошая неделю, не меньше, продержится.

Эньшин отошел к машине, проверил баллоны, незаметно оглядел Кораблева, вынул сумку со съестным, подсел рядом.

С вершины холма с отчетливой осенней прозрачностью открывались дали, манили лесной неоглядностью, темноводными, с омутами речками.