Шарль Эксбрайа - Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).

— Издевательство над полицией, направление ее по ложному следу, циничное отрицание истины — это вы называете романтическими побуждениями?

— Я хочу сказать, что так их может истолковать печать. Она ведь всегда предпочтет более поэтичную версию…

Чекотти понял всю обоснованность этого предостережения. Мнение Рицотто подтверждало сказанное комиссаром. Ему придется хорошенько обдумать план действий. В то же время он не был намерен предать эту историю забвению. Неосторожные девушки должны получить по заслугам! Но какой путь избрать, чтобы, с одной стороны, поддержать престиж правосудия, а с другой, избежать огласки, которой ему не простит комиссар Рампацо? Гнев Маттео был так силен, что в какой-то мере парализовал его мыслительные способности. И вот в этот момент в кабинет вошла Элоиза. Ее доброе лицо так и сияло от радости. Она буквально набросилась на Чекотти, схватила его за руку и горячо ее поцеловала. Полицейский страшно смутился. Ему никогда еще не приходилось быть объектом подобных знаков внимания. Он пробормотал, высвобождая руку:

— Но… но… что с вами?

Элоиза величественно выпрямилась и сказала, обращаясь к Рицотто:

— Ты слышишь, Тимолеоне? Он еще спрашивает, что со мной, этот посланец неба! Этот ангел Справедливости! Этот серафим Милосердия!

Рицотто попытался предупредить свою приятельницу, что она на опасном пути:

— Успокойся, Элоиза…

Но разве кто-нибудь мог остановить Элоизу Россатти, когда она начинала один из своих монологов?

— Успокоиться? Мне? Скажи-ка лучше, человек без сердца, бесплодная смоковница, если бы у тебя был ребенок, которого ты едва не потерял и которого тебе вернули, не был бы ты счастлив? Не было бы у тебя желания дать волю своей радости? Не считал бы ты себя обязанным поблагодарить того, кто подарил тебе больше, чем жизнь?

Инспектор, которого никто еще не сравнивал с ангелом или серафимом, подстерегал удобный момент, чтобы открыть несколько простых истин этой толстушке, источавшей умиление. Она будет первой из жителей Фолиньяцаро, кого поразит его месть. Он не прерывал ее, злорадно предвкушая, что он ей выложит. Чекотти не был злым человеком, но он слишком натерпелся, с тех пор как приехал в Фолиньяцаро. Не подозревая, что ей угрожает — и что предвидел Тимолеоне, — Элоиза продолжала свой гимн любви и благодарности.

— Вы возвращаете честь, вы возвращаете жизнь моему Амедео! Когда он вернулся домой вчера вечером, я не поверила своим глазам! У меня даже не было сил подняться и заключить его в объятия, так я наплакалась! Мои рыдания были, кажется, слышны даже в церкви. Моя соседка Сюзанна говорила всем, кого встречала: «Эта бедная Элоиза долго теперь не протянет!.. Никто еще не видел такого отчаяния! Я никогда не думала, что у человека может быть столько слез!» Вот что Сюзанна всем говорила, а ведь она — Тимолеоне может вам это подтвердить — не из мягкосердечных! Зато она хорошо знает моего Амедео, знает, что он неспособен причинить мне горе. Если мое сердце не разорвалось, когда я узнала, что вы собираетесь увезти его, связанного, как бешеное животное, в Милан, значит, у меня очень прочное сердце. Люди думают, если ты толстая, ты страдаешь меньше, чем другие. Это неправда! Просто… не решаешься это проявлять… всегда боишься показаться смешной. Синьор инспектор, если бы у меня хватило сил, я пришла бы еще вчера вечером поблагодарить вас на коленях, при всех! А сегодня утром мне не хотелось оставлять сына. Я приготовила ему завтрак, а потом обед… Его любимое блюдо — цыплята с артишоками… Но он еще не вернулся домой, это чудовище. Тогда я подумала, что он, должно быть, с вами… А вы знаете, где он, мой Амедео?

— Нет, синьора, я не знаю, где находится ваш Амедео, зато я прекрасно знаю, где он будет, как только мне удастся его поймать!

Элоиза побледнела, услышав тон полицейского.

— А где?

— В тюрьме!

— Опять!

— И надолго! Потому что ваш Амедео — убийца и совратитель!

Синьора Элоиза задыхалась, не в силах произнести ни слова. Тимолеоне пытался прийти к ней на помощь, но она остановила его движением руки. Она хотела сражаться один на один.

— Это о моем единственном сыне вы позволили себе так выразиться?

— Возвращайтесь к себе домой и дайте мне возможность выполнять мои обязанности!

— Хорошие же у вас обязанности! Вы думаете, что достаточно вам приказать: возвращайтесь к себе домой, чтобы я сразу повиновалась и покинула моего сына? Как бы не так! За кого вы себя принимаете, скажите на милость?