Шарль Эксбрайа - Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).

— Синьорина Замарано?

— К вашим услугам, синьор. Могу я что-нибудь для вас сделать?

— Безусловно, синьорина, безусловно… Ваших родителей нет дома?

— Жив только мой отец, синьор. Он сейчас в сыроварне.

— А Зефферино Гаспарини?

Она нисколько не смутилась и ответила тем же спокойным тоном:

— Он, должно быть, на работе.

Спокойствие девушки начало раздражать полицейского.

— Вы не спрашиваете меня, почему я задаю вам все эти вопросы, синьорина?

— Если вы найдете нужным, синьор, вы сами мне это скажете.

— Вы правы. Речь идет об Амедео Россатти. Каковы ваши отношения с ним?

— Мне кажется, мы любим друг друга… но я еще не совсем уверена.

— Извините меня, синьорина, но разве вы не помолвлены с каменщиком Гаспарини?

— Да, но только помолвлена.

— Тем не менее…

— Что, синьор? Если я предпочитаю Амедео, лучше, чтобы я в этом убедилась до, а не после того, как я буду окончательно связана с Зефферино, разве не так?

Чекотти кусал губы от досады. С этой девушкой нелегко было справиться!

— Да, вероятно… А когда вы видели Амедео Россатти в последний раз?

— Сегодня утром.

— Нет, я не так выразился. Когда у вас с ним было последнее свидание?

— В день обручения Аньезе Агостини.

— Вы знаете, должно быть, что Россатти утверждал, будто он безумно влюблен в синьорину Агостини?

Она засмеялась мягким, материнским смехом.

— Аньезе воображает, что все ребята влюблены в нее.

— Но вы ведь не можете отрицать, что Россатти очень бурно отреагировал на помолвку синьорины Агостини с Эузебио Таламани?

— Это неверно, синьор, иначе Амедео не встретился бы со мной в тот же вечер. Я ждала его у выхода из кафе.

— И… и куда вы отправились потом?

— Если память мне не изменяет, мы гуляли в верхней части деревни.

— Вы там не встретили Таламани?

— Таламани? Нет.

— Но ведь многие здесь утверждают, что, выйдя из кафе, Россатти встретил Таламани, избил его, а может быть, и убил.

Спокойствие не покинуло девушку при этом сообщении.

— Они или лгут, синьор, или заблуждаются.

— Если только вы сами не лжете, синьорина.

— И это возможно. Но ведь вы можете проверить мои слова.

— Каким образом?

— Допросив Терезу Габриелли. Скажите ей, что это я вас посылаю.

— А что она может мне сообщить?

— Она может подтвердить, что согласилась сказать Зефферино, если он будет ее расспрашивать, что на свидание с Амедео приходила она, а не я…

— Я уже допрашивал Терезу Габриелли…

— В таком случае, вы должны быть в курсе дела.

— Как же! В курсе! Да ведь все вы, девушки из Фолиньяцаро, лжете наперебой!

— То, что вы говорите, синьор, не слишком любезно.

— А мне, представьте себе, не до любезности. Надоело смотреть, как меня обводят вокруг пальца девчонки, заслуживающие, чтобы их хорошенько поколотили!

— Не думаю, синьор, что они позволили бы вам это сделать. Как по-твоему, папа?

Маттео обернулся и увидел того, к кому обращалась Сабина. Это был мужчина среднего роста, на редкость волосатый. Он принес с собой устойчивый запах козьего, слегка прокисшего, молока. Не двигаясь, он смотрел на свою дочь и Чекотти.

— Что здесь происходит?

Желая сразу внести ясность, полицейский объяснил:

— Меня зовут Маттео Чекотти, я полицейский инспектор и специально приехал из Милана, чтобы арестовать убийцу Эузебио Таламани.

— А дальше что? Вы, может быть, надеетесь найти его здесь?

— Нет, но я надеюсь, что мне помогут напасть на его след.

— Каким образом?

— Сказав мне правду, например. Я знаю, что в Фолиньяцаро это не принято, но хоть один раз, в виде исключения, можно, как вы считаете?

Сыровар ответил не сразу. Его нахмуренные брови и неподвижный взгляд свидетельствовали о напряженной работе мысли, о желании понять смысл сказанного полицейским. Наконец, глубоко вздохнув, он спросил:

— А вы, синьор, не хотите ли часом сказать, что Сабина вам солгала?

— Не скрою, синьор Замарано, у меня создалось именно такое впечатление.

Сыровар почесал подбородок.

— Ах, но ведь это нехорошо, синьор, совсем нехорошо! Неужели вы пришли в мой дом для того, чтобы оскорблять мою дочь?

— Не надо преувеличивать!

— А в Милане как? Если вас называют лжецом, там это не считается оскорблением?

— Смотря при каких обстоятельствах.

— Так вот, синьор, в Фолиньяцаро мы не обращаем внимания на обстоятельства. Только назовите мою дочь лгуньей, и я вам набью физиономию.

После этого обиженный отец стал засучивать рукава рубашки. Густой волосяной покров на его руках не мог скрыть хорошо развитой мускулатуры. Чекотти подумал, что если он схватится с этим одержимым, то навсегда загубит свою репутацию, тем более что тот, несомненно, возьмет над ним верх. Сабина попыталась исправить положение, уточнив: