Мария Амор - Дар шаха

– Да. Перед такой логикой я сдаюсь.

– Между прочим, мужская логика привела тебя в тюрьму, и там ты с ней и остался бы, если бы не я.

– Я действительно догадался только в тюрьме. В камере у меня оказалось много времени для размышлений, и я наконец сообразил, что в утро после убийства Реза-хан видел в городе целого и невредимого Петю, а вовсе не Рихтера. Он просто путал их.

– Как их можно спутать? Петя – такой милый мальчик, а этот Карл – отвратный тип!

– Удивительно, как красят мужчину даже дрянные стихи. Петру двадцать семь, и, объективно говоря, он не только не милый, но давно уже не мальчик. Они оба с Рихтером долговязые, бородатые, очкастые, русоволосые. Оба обожают рядиться во всякие тренчи и гимнастерки. И Реза-хан метко подметил: оба вышагивают, как аисты.

– Не нравится тебе Петя. Понятно: он и стихи пишет, и пылок, и романтик, вон Персеполис собирается откапывать. Смысл жизни твердо ведает. Мечтает о светлом будущем для всего человечества. А ты шаху клизмы ставишь.

– Хм, особо сильных чувств к Петруше я не питаю, но вообще ты права, я революционеров не люблю, даже комнатных теоретиков. А вот шаха я больше не лечу. Хватит.

Елена надкусила миндальное пирожное, вздохнула:

– Несчастный Йоргус Стефанополус. – Воронин удивленно поднял брови. – Да, мне его жаль. Он был, не знаю, потешный, нелепый. Маленький, кругленький, чванливый. А из-за страсти оказался способен на безумства!

– На безумства из-за страсти покамест оказался способен только я.

– Ты? На какие еще безумства? – Елена полюбовалась блестящим обручальным колечком на правой руке. – Это был твой самый разумный поступок за последнее время. А Стефанополус жизнью поплатился. Так что произошло после того, как я ушла из назмие?

– Мы поспешили к Рихтеру. Жандармам оставалось лишь убедиться, что он ранен, недаром уже несколько дней нигде не показывался. Но в его доме мы обнаружили только труп.

– Вот этого я тоже не понимаю. Зачем ему было убивать его?

– Чтобы он его не выдал. Или из мести за то, что доктор нарушил их план. Рихтеру это наверняка не понравилось. Если бы Йоргус выполнил указания Рихтера до конца, сертип не смог бы полностью обелить себя. Не знаю, рискнули бы судить Реза-хана, но казаки вряд ли бы стали беспрекословно слушаться человека, замаранного подозрением в убийстве Турова. Но из-за ревности Стефанополуса весь план Рихтера рухнул. И Рихтер наверняка опасался, что вышедший из повиновения сообщник попытается спасти себя, а значит, выдаст его полиции. Как бы там ни было, Стефанополус явился к Рихтеру, и между ними случилась ссора. Карл-Николай застрелил Джорджа-Йоргуса все из той же берданки и бежал из Тегерана. И берданка оказалась та самая, которую Наиб продал Рихтеру, – со слабой боевой пружиной. В его квартире мы нашли только окровавленные бинты, а среди его бумаг обнаружили карту с отмеченным последним маршрутом Ивана Коломийцева.

– Думаешь, Рихтер вернулся в Россию?

– Вряд ли. Там над ним висела бы угроза разоблачения гибели Коломийцева. Но он мог сбежать в Германию, например.

– Так его никогда не поймают?

– Боюсь, теперь уже не поймают. Персидское правосудие довольно беспомощно, а больше ни у кого нет особых резонов мстить за смерть Турова. Зато я слышал, что новое правительство чуть ли не первым делом постаралось улучшить отношения Ирана и России. Теперь в Тегеран прибудет полномочный советский посол. Постараюсь через него узнать что-то о матери.

– Ты помиришься с ней?

– Не знаю. По крайней мере, я перестал видеть в ней шекспировскую Гертруду. Мне стало жаль ее. После расстрела отца ей наверняка нелегко пришлось, иначе бы она не вышла замуж за такого человека. Вряд ли мы когда-нибудь увидимся, но я хотел бы знать, что она жива и здорова.

– Я рада, что ты ее простил. Но ужасно думать, что Рихтер так и останется безнаказанным.

– Мне тоже. Но тут уж ничего не поделаешь.

Елена задумалась. Александру хотелось надеяться, что она в эту минуту размышляет о настойчивости, уме и прозорливости своего жениха. Наконец она подняла на него влюбленные глаза:

– Саша, как ты думаешь, англичанки буду покупать мои шляпки?

– Э-э. Только если ты будешь их продавать.

– Я думаю открыть лавку европейских головных уборов. Ты не возражал бы, если бы твоя жена стала модисткой?

Нет, все-таки это не платье изменило Елену, платье – только симптом ее перерождения.

– Я был бы счастлив. Кто-то ведь должен обеспечивать семью! Если бы я знал, что ты умеешь делать шляпки, я бы давным-давно посватался. Но я, дурак, опасался брать на себя ответственность за прелестную и беспомощную барышню.