Мария Амор - Дар шаха

– А других русских клиентов у вас нет? Петр Шестов к вам не ходит?

– Такого вроде не припомню. А как этот Петр выглядит?

– Выше меня, тоже худой, волосы темные, бородатый, усатый, в очках.

– Не обижайтесь, господин Воронин, но для нас все вы, русские кафиры, на одно лицо. Красивые, но похожие. Вот только что вы не усатый и не в очках. Нет, у нас такой только Рихтер-ага. Очень почтенный человек, хоть и товарищ .

Похоже, и Петр здесь ни при чем.

Банщик соскреб с Воронина остатки его кожи, облил водой из шайки и повел по длинному коридору в парную, гарм-хане . Здесь от жара нечем было дышать и казалось, что кровь испаряется через поры. Александр влез в обжигающую воду бассейна, невольно охнул: в такой человека можно было живьем сварить. Голос банщика продолжал гулко гудеть под затуманенными сводами:

– Последние времена настали. В хаммаме воруют, на базаре воруют, того и гляди у мечети страшно будет обувь оставить.

– На базаре-то всегда воровали, нет?

Даллак отвинтил кран, подлил еще немного кипятка:

– Воровали всегда, но раньше нормальные воры что крали? Курицу. Украшения. Платья. А нынче ружья, и те воруют.

Из скрытого паром угла кто-то окликнул банщика:

– Пардон, Рустем-ага, нельзя ли мне кровь пустить? Что-то кровь у меня загустела – когда в гору иду, прямо задыхаюсь.

– Простите, огаи-Шейбани, сегодня некому кровь пустить. Брадобрей наш пораньше ушел. У него в семье свадьба. Вот разве что глубокоуважаемый доктор согласится вам помочь.

– С удовольствием пустил бы вам кровь, уважаемый, – вежливо ответил Александр в туман, – но у меня с собой ни ланцета, ни иглы.

– Ничего страшного, дженаб а-доктор, мерси. Мне завтра наш Абдулла пустит.

Банщик повел Александра обратно в раздевалку, предложил чай. Сел напротив, оглянулся на занятых своими делами посетителей, понизил голос, прошептал:

– Дженаб а-доктор, пустить кровь всегда найдется кому, а вот нельзя ли к вам обратиться, если понадобится маленькая операция? За плату, разумеется, за хорошую плату.

– Да зачем вам я? Если деньги не проблема, то докторов много.

Рустем-ага завел глаза вверх, зацокал:

– В таких операциях, понимаете, еще и деликатность нужна. Иногда неловко в больницу и врач нужен умелый. А то вот недавно прислуга товарища Рихтера умерла…

– Отчего умерла?

– Воля Аллаха, значит. Умерла, бедняжка. Красивая была, молодая, веселая. От этого и умерла. А был бы врач более искусный, жила бы и дальше, иншалла.

Банщик пошел за полотенцами. Когда он вернулся, Воронин был погружен в собственные мысли. Уже вытирая волосы, спросил:

– Сдается, Рустем-ага, вы правильный человек достать в Тегеране что угодно. Если мне, допустим, оружие понадобится, где я его могу достать, не подскажете?

– Конечно, подскажу. Вы же теперь наш клиент, уважаемый доктор. На Большом базаре, конечно. Неподалеку от Джума-мечети найдете лавку оружейника Наиба Мансура. Хороший человек, почтенный человек. Тоже наш постоянный клиент. Сошлитесь на меня, он сделает что может. Так можно к вам обратиться, если понадобится врач?

– Спасибо за ваше предложение, почтенный, но днем я обязан быть во дворце, а по вечерам я в русской богадельне, там, кроме меня, некому.

– Но если надумаете, скажите. Люди платят большие деньги за умелую операцию, а еще большие – за молчание. Ложитесь сюда, доктор, на подстилку, сейчас моштмальчи придет, массаж сделает.

Из хаммама Александр шел, не чуя под собой ног. Тело словно парило. Полегчало и душе, как будто горячая вода, растирания и массаж выпарили, смыли и унесли часть боли. Мысли тоже стали невесомыми. Было что-то важное, какие-то твердые горошины смысла, выуженного из болтовни банщика, но сосредоточиться и нащупать их Александру никак не удавалось.

В семь утра в операционной меня уже ждал огромный, черный, с ног до головы украшенный татуировками пациент с черепной травмой. Черепной травмой должен был заниматься нейрохирург, но все нейрохирурги оказались заняты на других операциях, а парень мог не дожить до того момента, пока кто-нибудь из них освободится. Он был без сознания, но его руки все-таки были в наручниках, и от них шла цепь к скованным ногам. Я отвел душу, потребовав, чтобы с пациента сняли все это железо. Его сопровождали двое надзирателей, оба принялись спорить, напирая на то, что заключенный ведет себя агрессивно и может быть опасен.

Паркер нервничал. Будь его воля, он предпочел бы всех пациентов видеть связанными по рукам и по ногам. Но в моей операционной только я имел право вводить собственные порядки, а мне не улыбалось резать закованного человека.