Елена Логунова - Вкус заката

О собственной безопасности я не волновалась. Со стариком, чье тело вскоре обнаружат в коттедже, меня никто и никогда не видел. И решение улететь из Ниццы раньше, чем я планировала, было продиктовано не страхом разоблачения, а желанием поскорее поставить в этой истории большую жирную точку.

Путь от Антиба до Ниццы на электричке занял двадцать минут. За это время у меня сложился план. В половине седьмого, немного испугав своим неожиданным и стремительным появлением сладко зевающего дежурного на ресепшене, я вошла в «Ла Фонтен».

– Мадам! У меня для вас письмо! – осознав, что я ему не привиделась, с опозданием воззвал ко мне портье в закрывающуюся дверь лифта.

Чтобы отдать мне записку, ему пришлось бежать на третий этаж по лестнице. Я поблагодарила резвого мсье коротким кивком и уединилась в своем номере.

Очередное послание «Дорогой мадам Аннетте» нацарапал Павел Вишнич. По почерку, похожему на энцефалограмму умирающего, было видно, что автор волновался, да он этого и не скрывал: «Я получил фотографию и крайне обеспокоен твоим отсутствием, прошу тебя, позвони, как только сможешь!» Далее короткой цепочкой тянулись цифры французского телефонного номера, подпись заменяла одна заглавная буква «П».

Я грустно усмехнулась, смяла записку, уронила бумажный ком на подзеркальный столик и пошла в ванную.

Зеркало на стене показало меня восемнадцатилетнюю во всей красе.

– Привет, дорогая! – сказала я, с интересом и одобрением рассматривая свое отражение.

Вот, значит, какой я была!

– Дурочкой! – буркнул внутренний голос.

Я согласно улыбнулась.

Воистину, мы таковы, какими себя ощущаем! В юности мне казалось, что в целом районе не найти такой дурнушки, как я. Мне не нравилось абсолютно все: тонкая шея, выпирающие косточки у плоского живота, длинные ноги с узкими щиколотками и острыми коленками. Я казалась себе похожей на неоперившегося страусенка или новорожденного детеныша жирафа! Я ненавидела свой треугольный подбородок, не идеально прямой нос, брови, из которых одна чуть выше другой, родинку в уголке рта и пепельно-русые локоны – они были недостаточно пышные и никогда не лежали как надо. Я не нравилась себе так сильно, что до слез обижалась на парней, пытавшихся со мной заигрывать. Любое проявление мужского внимания к моей персоне я объясняла либо жестоким желанием посмеяться над дурнушкой, либо редким благородством, выливающимся в унизительную жалость.

Господи, какой же я была идиоткой! И как долго! Лет до двадцати, когда мне наконец-то пришло в голову столь же критично посмотреть на других женщин.

День, когда я впервые заметила, что у нашей первой факультетской красавицы складка на животе и второй подбородок, стал последним днем гадкого утенка. С этого момента и по сей день я без устали доказываю себе и окружающим, что я необыкновенно хороша и привлекательна. И чем больше я в это верю, тем активнее вьются вокруг меня все более завидные кавалеры. Хотя нос мой греческим не стал, родинка никуда не делась, брови не выровнялись и костей в организме не убавилось.

– То ли еще будет! – фыркнул внутренний голос, и я заговорщицки подмигнула своему отражению.

Сочетание хрупкого юного тела и внутренней силы, гладкого лица и глубокого затягивающего взгляда, угловатой девичьей грации и полной уверенности в себе, свежести и опыта было завораживающим, пленительным, сокрушительным!

– Хорошо еще, что мы с тобой по натуре не сердцеедки, – сказала я девушке в зеркале, проигнорировав ехидный смешок своего внутреннего голоса.

Стоя с закрытыми глазами под душем, как под дождем, я с сожалением думала о Павле. Очевидно, по фотографии он тоже узнал Даниэля, с которым видел меня в ночном клубе и еще днем раньше, когда я столкнулась с юношей на выходе из ресторана. Это было понятно и ожидаемо. Чего я не предвидела, так это того, что Павел станет беспокоиться обо мне, как будто мы с ним давно шли в связке, не были чужими людьми, задержавшимися рядом на время ночлега. И эта его буковка вместо официальной подписи, такая трогательная, как робкая заявка на близость…

– Ну да, он влюблен, это же очевидно! – подытожил мой внутренний голос.

– Очень жаль, – обронила я.

При этом жаль мне было не столько Павла, сколько себя.

К мужчинам, имевшим смелость в меня влюбиться, я давно уже научилась относиться с уважением, хотя далеко не каждый из этих отважных героев имел реальный шанс на сближение. С кем-то я оставалась в приятельских отношениях, кто-то стал мне другом – теплое чувство не пропадало зря, согревая меня так или иначе. Даже наличие действующего героя-любовника никогда не было помехой легкому бодрящему флирту с симпатичными неудачниками со скамейки запасных. А уж в смутные времена любовного безвластия лиричные приветы и букеты тайных и явных обожателей действовали на меня лучше всяких антидепрессантов!