Анатолий Безуглов - Конец Хитрова рынка

Затем «Эрмитаж» прикрыли. В голодные годы в нем помещалась благотворительная американская организация — АРА.

Восстановленный и отремонтированный в 1922 году, он сразу же вошел в моду, хотя и утратил свой прежний блеск. Теперь он мало чем отличался от других пышных и безвкусных нэпманских ресторанов, рожденных неустойчивым временем и скудной фантазией.

Лицо Злотникова, который встречал нас в вестибюле «Эрмитажа», было преисполнено самоуважением. Злотников наслаждался. Еще бы!

Здесь он был не подозрительным дельцом, вынужденным перед всеми заискивать, не терпимым до поры до времени совбуром, а полномочным представителем КАПИТАЛА, хозяином жизни, дорогим гостем знаменитого «Эрмитажа». Это для него, Злотникова, бегали расторопные официанты с подносами, для него играл без устали оркестр и обливались потом на жаркой кухне повара в белых колпаках. В сознании своей значительности Злотников даже похорошел. А припомаженные пряди волос, прикрывающие лысый череп, новая тройка и бабочка придавали ему почти светский вид.

В глазах бесцеремонно оглядевшего его с ног до головы Левита мелькнула ирония.

— А вы комильфо, Никита Захарович, — сказал он.

Фукс, толстенький, упругий, на коротких ножках, явился с дамой. Его спутница была сильно нарумянена, с томными подведенными глазами, которые она так закатывала кверху, что почти не было видно зрачков.

— Прошу любить и жаловать, — представил ее Фукс, — Вероника Харкевич, талантливая актриса и очаровательная женщина.

Злотников неумело поцеловал «талантливой актрисе и очаровательной женщине» руку, а Левит только взмахнул своей серебристой бородкой.

— Я так много слышала о вас, Борис Арнольдович, — протянула Харкевич, даря Левита улыбкой и закатывая глаза.

— Польщен. Сожалею, что не могу вам ответить тем же, — сухо сказал Левит.

Фукс обиделся за свою даму.

— Вы много потеряли, — сказал он. — Вероника на сцене еще более божественна, чем в жизни. Фамилию Харкевич знает не только провинция…

— Я не меломан, — прервал администратора Левит. Но того не так-то легко было остановить…

— Жаль, очень жаль, — разглагольствовал он. — Театр — это целый мир. И какой божественный, волшебный мир! Увы, Россия никогда не ценила своих актеров. Для них она была не матерью, а мачехой, могилой, склепом. Кстати, о склепах, — прервал он сам себя. — Новый анекдот. Прибывает на Ваганьковское комиссар. Из прежних — весь в коже. С особыми полномочиями: рассортировать всех покойников согласно классовой принадлежности.

Анекдот оказался настолько глупым, что даже Злотников и тот не улыбнулся. А Харкевич шлепнула рассказчика ладонью по губам и сказала:

— Фу, папочка! Ты глупеешь.

Меня начало поташнивать от всей этой компании. Левита, кажется, тоже. Лицо его стало еще более сумрачным. По-моему, его здесь раздражало все: и аляповатая роскошь, и не в меру развязный Фукс, специально приглашенный Злотниковым для увеселения общества, и его раскрашенная подруга, которая, как вскоре выяснилось, «из-за интриг завистников вынуждена была покинуть сцену и устроиться на службу в подотдел пассивных операций госбанка».

Злотников заранее заказал столик. Он находился в общем зале, недалеко от эстрады, на которой извивалась полуголая и безголосая девица с худыми, как у ребенка, руками. Певицу никто не слушал, но хлопали ей охотно. Все было насыщено запахом табака и винными парами. У эстрады, пытаясь танцевать, толклось несколько пьяных пар. Какой-то лоснящийся от пота гражданин без пиджака, сжимая в одной руке бокал, а другой поддерживая сползающие брюки, переходил от одного столика к другому, предлагая выпить на брудершафт.

Брезгливо поглядывая на шумную компанию за соседним столиком, Левит подозвал официанта и что-то шепнул ему на ухо.

— Спрошу у метра. Но, сами понимаете, полный разгар-с…

— А ты постарайся, любезный. Ты постараешься — и мы постараемся.

Официант, которому Злотников сунул в руку несколько рублей, «постарался»: нас провели в отдельный кабинет. Харкевич была довольна.

— Вы душка, Борис Арнольдович, — сказала она, располагаясь в кресле. — Папочка никогда бы не додумался.

А Фукс сказал:

— Кстати, по этому поводу есть чудеснейший анекдот…

В кабинет бесшумно вошел молодой официант, испытующе оглядел присутствующих: кто из них будет заказывать? Злотников поманил его пальцем.

— Ну, дорогой мой, что у вас имеется хорошего?

— Акромя птичьего молока, все, что душа пожелает.