Валерия Вербинина - Ледяной сфинкс

И вот теперь, когда, казалось, она окончательно от всех освободилась, даже от призрака своей первой любви, к ней пришел сын – требовать ответа – и разом напомнил обо всем, что Полина Сергеевна так стремилась забыть…

– Я хочу знать, – повторил Александр. – Так кто мой отец?

Баронесса смешалась и опустила глаза.

– Я… я не знаю, – ответила она еле слышно.

– Андрей Петрович или тот ?

– Я не знаю, – повторила мать, и это было правдой. Ноги не держали ее, она села.

– Почему Андрея Петровича выбрали моим крестным? – медленно спросил Александр. – Вы попросили его?

– Я ни о чем его не просила, – сердито сказала Полина Сергеевна, глядя в сторону. – Граф очень хотел стать политиком, занять высокую должность. А государь ему не доверял, хоть и знал, что он умен.

– Не доверял из-за вас? – уточнил Александр.

– Андрей Петрович так думал, – дернула плечом баронесса. – И решил, что если станет твоим крестным, то… то как бы отведет от себя подозрения. В конце концов, слухи ходили, но никто же ничего толком не знал… А твой отец… я хочу сказать, барон Корф… вел себя безупречно…

Так безупречно, подумал Александр, что сидит теперь безвылазно в своем имении и знать никого не хочет. Там у него любовница-служанка, по двору бегают дети, подозрительно похожие на генерала, там у него настоящая семья. Впрочем, в другой семье, которую все недальновидные люди считали настоящей, генерал никогда не позволял себе ни слова упрека. Ни женщине, на которой женился, ни ее ребенку, который не имел с ним ничего общего. «Какой же он терпеливый человек, – в смятении подумал Александр. – Я бы так не смог… Да, не смог».

– На вашем месте, – последовал кивок на пачку писем, – я бы сжег их… Не стоит хранить такие бумаги, потому что мало ли кто еще может пожелать извлечь из них выгоду.

Он поцеловал матери руку, коротко попрощался и ушел.

Пока Александр готовил ловушку для человека, который хотел его убить, и пытался разобраться со своими родственниками, Серж Мещерский, приняв всерьез его просьбу о посещении суда, целыми днями пропадал в особом присутствии сената.

Впоследствии, когда князь вспоминал об этом, ему казалось, что заседания шли никак не меньше полутора недель. На самом же деле суд проходил всего четыре дня, с 26 по 29 марта, и вызвал в обществе небывалое оживление.

С белым билетом для избранной публики Серж вошел 26 марта в подъезд, расположенный на Шпалерной улице. Тех, кто явился с коричневым билетом, пропускали через вход с Литейного проспекта, и там охрана прямо-таки свирепствовала. Коричневые билеты проверяли трижды: на входе, в аванзале и непосредственно у входа в зал заседаний. Что же до белобилетников, то их билеты проверяли всего два раза, с соответствующим почтением, и сразу же указывали их обладателям места, которые те могли занять. Серж оказался как раз напротив сенаторов и сословных представителей, которым надлежало вынести по этому делу приговор, и мог прекрасно видеть все происходящее.

Шум, гомон, шарканье ног, любопытствующие взоры, шуточки репортеров, для которых тоже выпросили места в зале… У входа для публики попроще громко рыдает дама, которую почему-то не пускает судебный пристав. Но вскоре все разъясняется, и дама проходит, торжествуя, и мысленно подбирает слова, какими она начнет описывать завистливым приятельницам суд над «этими животными»…

– Мещерский! И ты здесь?

Само собой, рядом оказываются знакомые, и среди них – сияющий кавалергард юный граф Р. с невестой. Невеста тоже пожелала видеть суд. Оба садятся и принимаются болтать, не умолкая, отпускать глупейшие замечания, хихикать, обмениваться влюбленными взглядами… Они назойливы, ужасны, просто невыносимы. Кроткий Серж, которого окружающая обстановка заставляет нервничать, ловит себя на вполне нигилистической мысли о том, что с удовольствием бы придушил кавалергарда, хоть ничего против него лично не имеет. Причем придушил бы вместе с невестой…

Но вот публика оживляется, и по ее оживлению князь понимает, что только что ввели подсудимых. Их шестеро – четверо мужчин и две женщины. Больше всего любопытство публики возбуждала веснушчатая блондинка, особа весьма кроткого вида и безупречных манер. Это была дочь бывшего петербургского губернатора, ныне убежденная революционерка, которая руководила убийством государя. Рядом с ней стоит ее сообщник, бородач, который возглавил несколько предыдущих покушений и попался еще до 1 марта. Третьим был изобретатель, делавший бомбы, молодой человек с задумчивым лицом не то философа, не то мечтателя. Четвертым – круглолицый безусый юноша-студент, который затравленно озирался по сторонам. Пятым оказался огромный, неуклюжий крестьянин, который на Екатерининском канале должен был метнуть одну из бомб. И, наконец, последней шла испуганная еврейка с огромными, вполлица, глазами – молодая женщина, которая вела хозяйство в квартире, где шли приготовления к цареубийству, и дружила с остальными обвиняемыми. Едва эти шестеро в окружении жандармов показались в зале, как началось нечто невообразимое.