Ирина Глебова: Санный след

— Решительный молодой человек, — резюмировала Ксения. — Значит, ждите от него решительных действий.

По четвергам традиционные чаепития у Орешиных были немногочисленны. Три близких друга покойного князя с женами да Ксения — вот и все гости. Но такой узкий круг позволял всем чувствовать себя просто, без церемоний, по-семейному. Появление артиста Уманцева и возбудило, и смутило одновременно. Но очень скоро былая атмосфера возобновилась. Молодой человек держался совершенно естественно, легко и безукоризненно уважительно. За столом он сидел за два человека от Леночки, был внимателен к своим соседям. Но девушка постоянно чувствовала его взгляд, и он пользовался любым предлогом, чтобы обратиться к ней. Как-то непринужденно завязался разговор, позволивший Уманцеву рассказать о своем отце — помещике Тульской губернии, добром и честном человеке, растившем его с детских лет без матери. О том, как отец доверился преступному управляющему, а тот, воспользовавшись бунтами трехлетней давности, разорил имение, нажившись сам. К этому времени он, Петр, успел прослушать три курса инженерной академии в Москве. Но быстро понял, что его призвание — театр. Уехал в северную столицу, окончил Петербургскую театральную школу. Играл в Ораниенбаумском театре, по сезону — в Вильно, Орле, Харькове. Там познакомился с антрепренером, который снял театр в Саратове и пригласил Уманцева на зимний сезон. Но здесь, в Саратове, артисту так понравились и театр, и труппа, что он остался. К тому же там, в центре России, его уже ничто не держит: отец скончался, имение спущено за долги.

Леночка видела, как сочувственно слушали гости грустную историю молодого человека. Только тетя, сидевшая рядом, в какой-то миг прошептала:

— Хорошо говорит… Артист! Впрочем…

Да и она тоже была тронута. Но когда из большой столовой все перешли в малую гостиную, где ожидали их накрытые к десерту столики, разговор сам собой поменялся, хотя и крутился вокруг театральных тем.

— Скажите, господин Уманцев, ваше мнение, — попросил один из гостей, глава губернской банковской ассоциации Никита Дмитриевич Бушев, — что есть настоящий вид искусства: трагедия или комедия? Я очень сомневаюсь насчет комедии. Вот у вас в театре ставят «Женитьбу», я смотрел, хохотал до невероятности. А все же чувство осталось брезгливое. Что же такое? На сцене фигурируют пьяные мужики, хохлы, лакеи, какие-то уроды-помещики! Не только в этой пьесе, и в других… Нет, решительно не могу комедию искусством считать!

— Да, Петр Арсеньевич, — подхватила жена банкира, — вы вот играете и в трагедиях, и в комедиях. А что больше любите?

Теперь, когда гости сидели за отдельными столиками, Уманцев оказался рядом с Леночкой. Он ответил не сразу: закончил наливать кофе, подал девушке маленькую чашечку тонкого, почти прозрачного фарфора, с трудом оторвал взгляд от склоненной белокурой головки.

— Знаете, — сказал, повернувшись к Бушеву, — «Женитьба», на мой взгляд, комедия гениальная. Впрочем, о вкусах не спорят. Я же, да, больше играю и люблю играть в трагедиях. В моем характере, наверное, есть нечто, позволяющее раскрыться, раскрепоститься именно в трагической ситуации. Однако существуют ведь и иные комедии — как мольеровские или «Горе от ума»… Вы понимаете, о чем я? Они временами очень смешные, а временами такие горькие и драматические… В них все переплетено, как, впрочем, и в нашей жизни! Вот в таких комедиях я люблю играть.

«Господи, как он благороден, умен и красив!» — думала Леночка. Восторг в ее взоре был, наверное, заметен всем — ну и пусть! Уманцев говорил просто, без патетики, однако интонации голоса, живое чувство делали его слова такими выразительными!

— И отлично играете, надо сказать! — подхватила Ксения.

Она улыбнулась племяннице подбадривающе, и девушка поняла, что уж проницательной Ксаночке все ясно и она замечает молчаливый диалог их взглядов.

— Комедия, трагедия… — протянула Мария Аполлинарьевна, одновременно указывая служанке столик, куда следует подойти с подносом. — Наша жизнь, как правильно вы заметили, господин Уманцев, соединение того и другого. Но больше трагедий! Да что далеко ходить. Все мы сейчас объяты страхом! Устин Петрович, вы хоть немного успокоили бы нас!

Все сей же час посмотрели на главу городской полицейской управы Вахрушева. Тот укоризненно покачал головой, глядя на хозяйку, но тут же обреченно вздохнул. Он привык, что даже в близких компаниях не избегнет разговоров о службе. И особенно последние полгода — с того октябрьского вечера, когда нашли первую убитую женщину — француженку мадам Солье. Теперь жертв было уже три, все женщины, все поруганы и зверски искромсаны: явно дело рук одного преступника. Город начинала охватывать паника, убийцу прозвали «маньяк-женоненавистник», но кто он — оставалось загадкой.