Ирина Глебова - Честь дома каретниковых

В каюте парохода «Садко» следователь Петрусенко плыл в Вольск. Несколько дней назад пароход был пришвартован у саратовской пристани и ждал именно его. Конечно, Викентий Павлович предусмотрел несколько вариантов развития событий. Журин мог вообще не увидеть объявления. Тогда через время, убедившись в этом, придется начинать поиски традиционным образом — долго и непросто. Мог, минуя Саратов, появиться сразу в Вольске. В этом случае слуга в доме Каретниковых заявил бы ему, что барина нет и прибудет Андрей Иванович через несколько дней. Петрусенко в Саратове известят, и операция начнется только по его прибытии.

Но Костя избрал тот самый путь, который наметил для него следователь. Викентий Павлович и сам был поражен. Когда, логически все рассчитав, учтя ум и образованность Журина, его оборотистость и алчность, следователь решил: от объявления — до понимания того, кто такой Андрей Каретников, от этого понимания — к мысли об оставленном письме, от письма — до появления сначала в Саратове, чтобы убедиться в своей правоте… Востребование письма станет для него, Петрусенко, знаком, и уже через полчаса он отплывет на пароходе в Вольск, чтобы провести последние приготовления… Да, так он рассчитал, и ему казалось это верным. Но проходили дни, Журин не появлялся, и Викентия Павловича стали одолевать сомнения. Слишком уж он самонадеян, коль думает, что может угадать ход мыслей другого человека! И Петрусенко уже почти поверил в то, что план его — наивная фантазия. Как вдруг!.. И теперь полное совпадение задуманного и происшедшего поражало Викентия Павловича до восхищенного недоумения: надо же, как все точно он предугадал!

Анастасии в Вольске не было: как и обещала, она уехала в Астрахань на верфи, где строились два новых каретниковских парохода. А Викентия Павловича ожидал Митя Торопов. Несколько дней назад Устин Петрович, как и обещал, отыскал племянника в Саратове. Так и состоялась вторая встреча следователя и молодого человека.

— Хотите, Митя, вновь увидеть Анастасию Ивановну?

— Конечно! Она отыскалась?

— Да, и очень скоро вы с ней встретитесь. Но для этого мне будет нужна ваша помощь.

— Господи! Какая угодно!

— Вот именно. Чтоб вы ничему не удивлялись, все делали, как я скажу, даже если не стану пока что объяснять — зачем…

Такая таинственность Митю встревожила. Он заволновался:

— С Настей все в порядке? Этот… человек… он ей ничего плохого не сделал?

Петрусенко грустно улыбнулся.

— Хороший вопрос! На него невозможно ответить ни «да», ни «нет». Но все же не переживайте за Настю, она девушка сильная.

— Мне, Викентий Павлович, все равно, что с ней было. Я знаю, что душою она не изменится. Я уже решил: лишь бы она вновь оказалась здесь, рядом, а я уж от нее не отступлюсь, все сделаю, чтоб полюбила меня! Я чувствую, это возможно!

— Правильно, Митя, не отступайтесь. Faber est suae guisgue fortunae. Каждый — сам кузнец своей судьбы… Скоро Настя будет здесь.

— Что я должен делать?

— Возвращайтесь в Вольск и будьте там неотступно. Ждите меня. С господином Рябцовым я договорюсь, он вас от дела пока освободит. Ваша помощь может понадобиться неожиданно…

В каюте парохода «Садко» Петрусенко обдумывал последние детали своего плана. Митя сыграет свою роль, но о Насте он все равно говорить парню пока не станет. Когда все будет позади, пусть она сама откроется ему.

Дом Каретниковых, высоко стоящий на холме, был виден прекрасно. Богатый, красивый. За его кованой оградой угадывалась большая усадьба — много построек, сад… Костя не удержался, остановился на подходе, любуясь. Сердце его билось сильно и неровно — от волнения и ликования одновременно.

В распахнутые ворота выехала карета. «Уж не Настя ли?» — не успел испугаться Костя, но в окошко мелькнуло лицо пожилой женщины. Он всего лишь раз видел мать, Марию Петровну, но узнал ее. И вновь порадовался: «Удача! Все мне благоприятствует!»

Слуга еще закрывал ворота, когда молодой человек, слегка отодвинув его плечом, молча прошел мимо и по аллее вышел к парадному входу. На крыльце стоял еще один слуга — высокий худой старик. Его Костя тоже помнил по тому своему единственному визиту в дом Каретниковых. Тогда Иван Афанасьевич крикнул: «Степан, гони мерзавца в шею, чтоб духу его не было!»

У Кости дернулась верхняя губа — от давней обиды и стыда. Но еще и от презрительной мысли: «Где теперь твой хозяин, смерд? Отныне меня слушать будешь!»

Степан этот стоял у самой закрытой двери, словно охранял ее, и смотрел на поднимающегося по ступеням Костю спокойно, без всякого выражения. Но было в его глазах что-то затаенное, было — Костя уловил. «Помнит меня, смеется», — кровь прилила к лицу. И еще выше вскинул подбородок. Ступив на последнюю ступень, спросил небрежно: