Екатерина Лесина: Ошейник Жеводанского зверя

Однажды – прошел уже почти год, за который я изрядно одичал и совсем поутратил надежду – Дулла поманил меня за собой и, отведя в свою пещерку, каковая, впрочем, походила скорее на логово, чем жилище, протянул веревочку.

– Возьми, – сказал он, хотя прежде не произносил ни слова. – И они тебя не тронут.

Видя мое удивление, он жестами и немногими словами поведал историю о Звере, рожденном богом и великаншей во устрашение целого мира, поскольку Зверю сему предсказано пожрать солнце. Рассказал он об обмане, учиненном богами, которые смешали шесть сутей: шум кошачьих шагов, женскую бороду, корни гор, медвежьи жилы, рыбье дыхание и птичью слюну, создав путы для этого Зверя [6]. Сколь бы силен он ни был, не сумеет разорвать.

И поверь, Пьер, я слушал со всей серьезностью, поскольку, утратив веру и надежду, жаждал обрести ее хоть в чем-то. А лента, выплетенная Дуллой из шелковых нитей, и вправду защитила меня. Позже он, верно, понимая, что другого ученика не найти, передал мне искусство. Точнее, лишь малую толику оного, разбавляя науку многими сказками своего народа. Он говорил о подземных карликах, по силе равных богам, но вынужденных бежать, скрываясь от гнева Божьего, он говорил о женщинах, что уходили вместе с карликами и от них рожали гигантов. Он сам себя полагал наполовину богом, но притом довольствовался в жизни меньшим, чем сумел бы удовлетвориться человек. Я так и не знаю, кем же он был. Я знаю лишь то, что благодаря его милосердию остался жив.

Но боже, чем мне приходилось платить за эту жизнь! Я стал свидетелем, а после и участником кровавых игрищ, когда на арену выпускались звери и люди, и первые рвали вторых, радуя дикий дух берберов. Я же смотрел, выпускал и загонял зверей в клетки, перевязывал раны, когда случалось им подраться из-за добычи, убирал арену, выволакивая растерзанные тела в ямы. И постепенно переставал понимать, где я и кем являюсь.

Все закончилось, когда в зверинце появился мой прежний хозяин, который сказал:

– Собирайся. Я тебя продал.

Тогда я не знал, что покупали не столько меня, сколько пару чемсетов, зверей, что водились в Африке и в силу своей малочисленности были неизвестн ы в Европе. Они отличались силой, ловкостью, свирепостью и почти человечьим умом, однако притом были капризны и не всякому соглашались подчиняться, оттого покупатель, зная, верно, об этой их особенности, заплатил и за раба, способного обуздать звериный норов.

Так я вернулся домой.

Сколь же велико было мое удивление при виде де Моранжа, встретившего наш корабль, и как удивился он сам, узнав в одичавшем существе Антуана Шастеля. Мы оба решили, что встреча сия есть знак, данный Господом. Только истолковали его по-разному.

Де Моранжа был счастлив. Я же, исполнив свое заветное желание, понял, что в милую Францию вернулось лишь тело, тогда как душа моя осталась в подземелье, связанная шелковыми лентами карлика-великана. Она возвращалась осколками, воспоминаниями, чувством вины за предательство, и я пал в ноги де Моранжа, умоляя отпустить мои грехи. Он отказался.

– Антуан, – сказал он. – Вина твоя не в том, что ты предал людей, но в том, что ты отрекся от Бога, усомнился в могуществе его и благости. Скажи, Антуан, кому он посылает испытания?

– Возлюбленным чадам своим, – отвечал я, вспоминая давние уроки.

– И ждет, что лишения очистят душу, как пламя счищает жир и грязь со стали, но ты сам стал жиром и грязью...»

Две фигурки на шахматном поле, не белые, не черные – никакие. Они сойдутся в случайной схватке, доигрывая начатый спектакль, но теперь мне все равно, насколько близок он будет к задумке.

Тимура больше нет.

Мой брат, единственный человек, который сумел бы понять меня, отказался жить. Слабый. А я сильный. Справлюсь. Не так он и нужен, зато теперь я свободен в поступках и мыслях, избавлен от необходимости объяснять и заставлять.

Одинок.

Горько. Тошно. Свернуться и повыть, но я не волк. Я хуже. Человек. А они не поверят. Даже этот, который пришел-таки по моему следу, не поверит, даже она, сидящая в комнатушке и недоумевающая, отчего еще жива, не поймет.

И не нужно. Ничего не нужно, доиграю и... Пьер ведь как-то выжил. Значит, и я сумею. Боль уйдет, а я останусь.

Все уйдут, а я останусь...

Но пора заняться второй фигурой, пока первая пытается встать на карачки. Не разочаруй меня, Никита Блохов. Сделай то, что предначертано первой кровью мира: убей.