Екатерина Лесина: Ошейник Жеводанского зверя

Бойня состоится. Вот-вот. Будет много крови. Много боли. Много криков. Уже кричат? Нет, голоса просачиваются. Откуда? Из мира. Розетка. Прыгающее белое пятно на желтой стене – розетка. Значит, повязку все-таки сняли. Или розетка мерещится? Ухом прижался, а оно онемело, ухо. И голоса бубнят-бубнят. Один голос. Кричит.

Нет, не кричит.

Где правда? Мир на две половины – правда. Или на четыре. Похмелье. Наркота. Эта скотина накачала Никиту наркотой. Зачем? У остальных токсикология чистая была... токсикология, оборжаться! И над Никитой ржать станут. Потом.

Марьяныч точно. Склонится над мешком, в который Блохова сгрузят, плюнет и скажет:

– Всегда лохом был!

Нет. Стоп. Собраться. Это прочь. И то тоже. Разум победит... кого? Монстра. Нужно убить монстра. Он не человек, он хитрозадая сволочь, которая играет с Никитой.

Нельзя.

Можно.

Спину жжет. Зудит. А дотянуться не выходит. Руки. Ручки-ножки-огуречик, вот и вышел человечек. Куда вышел? Из комнаты выйти надо, придурок. Успокоиться и выйти. Заякориться на реальности. На розетке вот. Нет. Плывет, ухмыляется поросячьим рылом, того и гляди захрюкает:

– Дурак ты, Блохов, и пуль серебряных у тебя нету. Кто ж на оборотня без серебряных пуль ходит? Непорядок.

Порядок. Зуд – это нормально, остальное – нет. Зудят плечи, зудят руки и стянутые запястья. Все-таки стянутые. Огнем пылают.

Огонь – хорошо, огонь отрезвит... вытрезвит... вывернет мир наизнанку. Или вывернул? Может, огонь взаправду? Может, оборотень поджег квартиру? Нет, они огня боятся... и пуль серебряных... и еще кола в сердце... колом надо. Бац-бац молоточком, чтобы хлюпнуло и хрустнуло.

Сладко.

Чешется. Держись, Блохов, за шкуру твою, не позволит бешенством заразиться. Ты же знаешь, что убивать плохо. Очень плохо. Но если хочется? Ведь когда хочется, то можно? Один разок всего...

– Пей, – велели рядом, раздвигая губы. – Пей, тебе полезно. Скоро мы будем играть. Представляешь, она моего брата убила. Взяла и убила. А говорит, что это я. Разве это справедливо?

Нет.

– Ты же все о справедливости знаешь. И я знаю. Мы оба знаем, что иногда справедливость не работает, и ей нужно помочь... немножечко помочь...

Горькое. Холодное и горькое по горлу во внутря. И главное же, растекается, расползается по жилам. Никита каждую чувствует. Вот сердце: два желудочка, два предсердия, аж захлебываются. Ритм сбит. Почему? Накачали. Нельзя поддаваться.

– Ты ведь хочешь меня убить? Признайся, Никита, что хочешь...

От сердца отходят артерии, а входят вены. Входит и выходит, замечательно выходит. Шарик и горшок. Иа. Сова. Волк. Оборотень. Нужно убить оборотня.

– Вот так намного лучше. Знаешь, я готов дать тебе возможность... поиграем? В прятки? Я тебя развяжу, а потом...

Суп с котом. Из котов супы не варят. Что за дрянь он влил? И сколько? Много. В вашей дряни крови не обнаружено. Наркоман ты, Блохов, но кайф ловить не умеешь. Радовался бы приходу на халяву. Приходить не нужно было. Марьяныч... Марьяныч – толстая скотина, которой насрать на все, кроме инструкций.

– Смотри, я тебе руки развязал. И ноги. Затекли, да? Ну извини, нужно было время, чтобы лекарство подействовало. Всегда нужно время. Главное, точно рассчитать его... а мы считать умеем. Правда?

Правда. Раз-два-три-четыре-пять. И еще обратно можно. Пять-четыре-три-два-один. А веревки снял. Снял веревки. Осторожно, он что-то задумал.

Но все ведь думают, перебирают в головах грязные мыслишки. Про него, про Никиту.

– А вот твой пистолет. Заряжен. И с предохранителя снят. Всего-то нужно на меня направить и нажать на спусковой крючок. Справишься? Это же просто. Это то, чего хочешь ты...

Я обрываю рассказ Антуана, ибо многое из того, что он поведал о своей дальнейшей жизни у берберов, слишком напоминало исповедь, а я, пусть и лишенный священного сана, сохраню чужую тайну и поведаю лишь о том, что имеет отношение к нашему делу.

Итак, Антуана оставили в живых, но меж тем слабостью он сыскал всеобщее презрение. Ему определено было жить в пещерах, что крысиными ходами пронизывали остров, и смотреть за зверьми, каковые в великом множестве свозились сюда для потехи варваров. Африканские львы и черные л еопарды нового света, индийские тигры и волки, гиены и медведи, дикие собаки и свирепые животные, неизвестные нынешней науке...

«...я чистил клетки, кормил, перевязывал раны. Я принимал удары клыков и когтей, уже радуясь ранам, желая быть убитым, но продолжая жить. Я постепенно научился говорить с ними, во многом благодаря единственному, кто продолжал относиться ко мне если не с уважением, то с подобием заботы. Тот самый варвар-гигант с головой ребенка и ясным сердцем был истинным хозяином подземного ковчега. Он обладал удивительным бесстрашием и вместе с тем умением смирить ярость любого зверя, даже если видел того впервые. Он первым входил в клетки, и не было случая, чтобы кто-либо осмелился причинить ему вред. Берберы, как понял я, считали Дуллу демоном и гордились, что смирили его норов.