Владимир Кайяк - Следы ведут в прошлое

— Я соображаю, но хотел бы услышать об этом от вас.

— Она была в таком отчаянии, что... Знаете, следователь, когда в отчаяние впадает бабенка, которая вообще из-за каждого пустяка восклицает «ах» или «ой», хлопается в обморок при виде мышки, — это одно дело. Но она... Моя сдержанная сестра... В ту минуту... Я не был уверен, что она не сойдет с ума... Следователь, что ее ждет?

— Справедливость...

Сала навалился на стол грудью и, не сводя с моей переносицы прищуренных глаз, прошипел:

— Как вы сказали? Повторите!

— Могу повторить: справедливость. Последнее слово всегда принадлежит справедливости, Сала.

Он навалился на стол еще больше, вытянул шею; наклонился так близко, что в лицо мне шибануло водочным перегаром, запахом табака и пота. Пересилив отвращение и не отодвинувшись, я смотрел на него. Сала шептал:

— Вы хоть соображаете, какая она, моя сестра? Никогда еще солнце на этой насквозь прогнившей земле не сияло более чистому, благородному и несчастному созданию, чем она. Вдруг узнать, какому гаду отдана ее жизнь! Вы можете это постичь? Поклониться мы должны ей за такие страдания. А вы тут сидите, философствуете да глазеете на меня, как на... Что это вы на меня так глазеете? По-вашему, это сентиментальность пьяницы, так ведь по-вашему?.. И аминь. А Белла, поймите же вы...

Он выпрямился и больше не смотрел на меня. Пошарив по карманам, достал скомканную пачку сигарет и спички.

— Можно?

Задавая этот вопрос, Сала уже делал вторую затяжку. Сметал со стола крошки табака долго и с преувеличенным старанием. Снова заговорил, не подымая глаз:

— Да, пьяницы сентиментальны, зато трезвенники... тоже хороши... Ладно, забудьте мои вопли и пьяный пафос! Подобный спектакль человек может разрешить себе только наедине с собой, а вываливать это перед другими... На фига́?

— Бросьте вы это, Сала!

— О, какое великодушие, снисходительность, даже приветливость в голосе! И к кому-у? Ко мне, к подонку, моральному уроду, шуту... Боже, какому шуту!

— А вам понравилось быть шутом, Сала. Удобная позиция. Вам не кажется, что даже слишком удобная?

— Не понимаю. Хоть убейте, на сей раз не могу постичь глубину ваших мыслей.

— Понимаете вы, Сала, великолепно понимаете! Что может быть удобнее: меня обидели, ну так стоит ли барахтаться, опущусь-ка на дно. Опуститься и пойти на дно ведь отнюдь не трудно?

— Вы провоцируете меня на трудное? На мужество, так? Трогательно! Неожиданный поворот. Уж не решили ли вы заняться филантропией, следователь, а? Повернуть мой угрюмый взгляд к «светлым сторонам жизни»? Этого вам хотелось бы, хе?

— Да. Почему бы и нет?

— Не будет ничего нового. Все уже испробовано... Скука. Эх вы, ловцы душ, милосердные самаритяне! Игра со мной не стоит свеч. В конце концов, могу шепнуть вам на ухо: вы угадали, мне хорошо в шкуре шута. Духовно и телесно... Так на кой же мне черт в угоду вам и вам подобным выкручивать да выворачивать по-новому свои суставы и свою душу?! Взять да как раз без пяти двенадцать отказаться от своих последних утех? Да, следователь, вы угадали, есть своя радость, свое удобство в мировосприятии пьянчужки, мелкого этакого нигилистика. Мелкого, учтите, куда уж мне до нигилистов с размахом, до Геростратов... Из меня такой уж не получится... Только не перебивайте!

— Я же слушаю.

— Спасибо и на этом. Ценю. Значит, крепко задумали сделать из меня голубка? Из дерьма вытащить, отвратить от греха? Не на того напали. Неужели у вас не найдется материала посвежее, поподатливее? Юнцов, подпорченных только слегка? Вот и фабрикуйте из них голубков... по своему эталону...

— Я все-таки не понимаю, чем навлек на себя вашу злобу и эти словоизвержения.

— Не понимаете? А я понял ваше затаенное желание протянуть мне ручку ангела-хранителя. Хотя бы кончики пальцев. И я хочу довести до вашего сознания раз навсегда: меня вы оставьте в покое! Меня вам не превратить в умиротворенного, раскаянного, из моих уст не услышать «аллилуйя»!

Последние слова Сала пробормотал чуть слышно, откинувшись на стуле и прикрыв глаза, будто ему вдруг захотелось спать.

— Что ж, поговорим об этом в другой раз!

— Другой раз?! Хе, следователь, неужели я еще не достаточно ясно вам выложил, что даже самые возвышенные душевные движения не сделают вашу особу для меня привлекательной — ни сегодня, ни завтра, ни через год? Аминь!

— Избегайте утверждать слишком многое! Как показывает опыт, иногда об этом приходится жалеть.

— Жалеть! Опять он за свое! Уж коль на то пошло, и я кое о чем жалею! Мне до бешенства жаль, что я был таким тупицей, тюфяком, растяпой, что не опередил Беллу! Не она, а я должен был на Пиекунских скалах столкнуть мерзавца! Мне, а не ей нужно было взять на себя работенку ассенизатора — запишите хотя бы эти сожаления в мои показания, следователь!