— Да ты что?!
— Такой у меня был год. Моя милая подружка исчезла — распад личности, сущее исчадье ада, я ее выгнала, и тут погибла маленькая Лиз. О Господи!
— Понимаю…
— Хорошо, что ты рядом, Алекс. — Она улыбнулась, протянула мне руку. — Я всегда тебя помнила, ты был мне настоящим другом.
Я взял ее руку, сжал, выпустил.
— Значит, вы с Лорой разбежались?
— Наверное, так — пока что. Надеюсь, это временно. Я все еще ее люблю, но ей надо прийти в себя. Она действительно развалилась. Мне, конечно, пришлось сообщить в больницу, где она работала, ее тут же уволили. Она уехала к своей родне. Сейчас она здесь, в Миннесоте, в Северном Центре. В часе езды отсюда. Месяц назад родители поместили ее туда лечиться от МЗ.
— Миннесота, — засмеялся я. — Страна десяти тысяч оздоровительных центров.
— Да, вы, ребятки, этим знамениты. Пока Лора еще не выкарабкалась, но надеюсь, ей помогут.
— Ты в этот приезд ее видела?
— Нет. Она написала мне после смерти Лиз — маленькую открытку, но мы не виделись, она не хочет меня видеть. Она так решила. Она зла на меня за то, что я настучала на работу, и потом, думаю, в моем лице ненавидит все человечество. Она и себя ненавидит, и я за все это в ответе. Я говорила с ее психотерапевтом, она обещала спросить Лору, можно ли ее навестить. Я очень хочу ее видеть. Завтра позвоню и узнаю приговор. Если Лора согласится, поеду туда.
— Удачи тебе.
— Боже, какая тяжелая штука жизнь… Я к тому, что Лора — замечательный человек. Ее все любили в отделении СПИДа, она умела всех развеселить. Можешь себе представить, там не до веселья, а при ней было чистое кино. Осенью один больной так хохотал, что умер, — Богом клянусь.
— Ты шутишь?
— Ну, парень одной ногой стоял в могиле, но все-таки.
Я покачал головой и, не зная, что сказать, спросил:
— А твоя сестра знала про тебя и Лору?
— Да. И относилась к этому прекрасно. Она радовалась, что я не скрытничаю, — ты ее помнишь, она любила, чтобы все напрямик.
Мы молча допили кофе. Прежде чем принять душ, я позвонил на работу, сказал, что я еще не совсем в порядке и мне надо остаток недели побыть дома, чтобы оправиться от падения с велосипеда. Я мог говорить со своим боссом и остальными о программах, которые делает фирма, и об открывалках для гаражных дверей. Даже об автоответчиках. Но, подозреваю, никогда не заговорю с ними о своем — о Тони, например. Безнадежно. Хотя, может, здесь-то я и не прав.
Немного погодя я отвез Тони в гостиницу. Она забрала вещи и рассчиталась, сказав портье, что, если ее будут искать, пусть звонят по этому телефону. Она написала на листке бумаги мой телефон и фамилию, повернулась ко мне, сделала круглые глаза и сказала:
— Если вы — врач, вы всегда должны быть в пределах досягаемости.
— А, никуда не денешься, — сказал я со смехом.
Она села в свой автомобиль, я — в свой, и мы поехали. Это было хорошо — какое-то время побыть врозь. На душе у меня было черно, я поглядывал на Тони за рулем в зеркало заднего вида, твердо зная, что меня всегда будет тянуть к ее красоте и уверенности в себе.
Мы словно бы забавлялись. Забросили вещи ко мне и направились на квартиру Лиз, как бы вернувшись на старую дорожку, словно между нами ничего не происходило, не было наших объятий и остального. Мы просто перестали говорить о наших сексуальных предпочтениях. Радостно бросили все это и начали болтать о докторских делишках, о моей сестре, которую сбил автобус, о захватывающей профессий составителя технических инструкций. О моей велосипедной мании. Словом, о всякой всячине — как судачат соседи, когда есть время посплетничать.
— Будем надеяться, сегодня шторма не будет, — сказал я, ставя машину напротив дома Лиз.
Мы вошли в темную квартиру, и Тони сказала:
— О Господи! Как ты думаешь, что все-таки с ней случилось?
— Не знаю, но без сожалений выбрасываю этот бутерброд, — ответил я и пошел в кухню.
Он все еще покоился на раковине. Кофе я тоже вылил. Тут-то я и заметил на холодильнике несколько фотографий, прилепленных магнитиками, в лучшей провинциальной манере. Там был и снимок Тони среди других женщин.
— С подругами Лиз ты говорила? — крикнул я Тони.
— Нет еще. Наверно, стоит, но у нее их почти не было.
Я увидел, что к холодильнику прилеплена еще и визитная карточка доктора Эдуарда Доусона. На ней были два телефона; один номер отпечатанный — телефон в центре города; другой, написанный от руки, начинался с тех же цифр, что и мой. Значит, Доусон тоже живет в Кенвуде. Я стоял, смотрел на карточку и думал, как это было важно для Лиз — ее психотерапевт, его карточка, его телефон, прописанные им лекарства. Кроме того, к Доусону легко попасть на прием, так что помощь была всегда под рукой. Я не мог не задаться вопросом: если Лиз была в такой депрессии, что собралась покончить с собой, почему она не позвонила ему, не поговорила — только послала записку?
Читать дальше