Андерс Рослунд - Изверг

Городок назывался Талльбакка. В общем, городок как городок, скорее даже деревня: две тысячи шестьсот жителей, универсам ИСА, один киоск, контора Объединенного Сбербанка, открытая по вторникам и четвергам, простенький обеденный ресторан с правом на реализацию спиртных напитков и открытый по вечерам, заброшенная железнодорожная станция, две независимые церкви помимо большой, недавно отремонтированной, пустой.

День прошел — и слава богу, такое вот место.

Где было только сегодня.

И жили те, кто здесь родился.

Жили в общем не хуже других, никто не уезжал, не выпендривался. Дни текли за днями, ровной чередой, хоть сюда и подведены два новеньких съезда с шоссе, где скорость ограничена до семидесяти.

Несмотря на это, а может, именно поэтому Талльбакка станет, пожалуй, ярчайшим примером того, что за несколько месяцев создало в Швеции пропасть между правом в зале суда и последствиями, вытекающими из обывательского толкования этого самого права.

Словом, лето выдалось необычное, из тех, о каких не любят вспоминать.

Голый Ёран. Так его прозвали. Сорока двух лет от роду, учитель, правда, по специальности он никогда не работал. На последнем курсе пединститута он был на практике в старших классах средней школы в нескольких десятках километров от Талльбакки. С тех пор минуло двадцать лет, чуть не полжизни, а он так и не понял, почему все это случилось. Просто случилось, и только. Однажды после обеда, по дороге домой, он вдруг остановился посреди школьного двора и начал раздеваться. Все с себя снял. Стоял голый в нескольких метрах от зоны курения для учеников и громко пел. Глядя на окно директорского кабинета, спел государственный гимн, оба куплета, громко и фальшиво. Потом снова оделся, пошел домой, подготовился к завтрашним урокам и лег спать.

Институт он закончил, экзамены сдал. Искал вакансии по всей округе, откликался на каждое опубликованное и еще не опубликованное объявление, каждую неделю на протяжении нескольких лет снимал копии с аттестатов и характеристик, пока не понял, что учителем ему не работать. Копировать приговор не было нужды, он все равно неизменно лежал поверх всех его документов и заслонял все остальное: денежный штраф и вечный позор за раздевание перед несовершеннолетними во время уроков на школьном дворе. Несколько раз он подумывал уехать, поискать работу в другой части страны, подальше от приговора и людской молвы, но, как и многие другие, был слишком труслив, слишком ничтожен, слишком пропитан Талльбаккой.

По-прежнему жарко. Не такое пекло, как на Смоландской возвышенности, куда он ездил накануне за черепицей, но все равно в длинных брюках ходить невмоготу, все равно обливаешься потом, а триста метров, отделяющих дом от магазина, представляются огромным расстоянием.

Он услышал их, еще когда шел через улицу. Обычно они толпились у киоска, многие выросли у него на глазах, совсем большие теперь, по пятнадцать-шестнадцать лет, и голоса уже не мальчишеские.

— Ну-ка, засвети шары!

— Слышь, педик, кому сказал, засвети!

В руках они держали банки с кока-колой, кое-кто поспешно их опустошил, пошвырял на землю. Обеими руками они схватились за промежность, выстроились в ряд и завихляли задами.

— Свети шары, педик! Свети шары, педик!

Он на них не смотрел. Решил ни при каких обстоятельствах не смотреть. Крики стали громче, кто-то кинул в него банку.

— Гребаный голый педик! Иди домой и раздевайся, иди домой и дрочи!

Он продолжал идти, еще несколько метров — и поворот за старую почту, они больше не видели его и не кричали. Впереди маленький универсам, магазинчик, выживший два других, менее конкурентоспособных, и оставшийся теперь в гордом одиночестве, пестрел красными ценниками и заманчивым товаром дня.

Он устал. Как уставал каждый день этим жарким, длинным летом. Присел на скамейку возле магазина, тяжело дыша от быстрой ходьбы и наблюдая за людьми, которых знал по именам, смотрел, как они входят и выходят с тяжелыми сумками, идут к машине или к велосипеду Неподалеку, на другой скамейке, сидели две девочки лет двенадцати-тринадцати. Соседская дочка и ее одноклассница. Они хихикали, как все девчонки в их возрасте, — хохочут, будто не могут остановиться. Они никогда на него не кричали. Не замечали его. Для них он просто сосед, который приходит и уходит, а иногда подстригает газон, и только.

«Вольво».

Подъезжает к магазину. У него всегда начинало неприятно посасывать под ложечкой, когда он видел эту машину, он знал, что будет скандал, что кто-то охотится, а он убегает.