Холли Эфрон - Никогда не лги

— Все, стоп! — скомандовала доктор Шапиро. — Отдохнете чуточку.

Айви с трудом подчинилась. Стремление тужиться и толкать казалось непреодолимым.

— Дыши, дыши, дыши! — запричитал Дэвид, обняв ее рукой за плечи.

В комнате стало тихо. Айви усиленно задышала, а пот попадал ей в уши и стекал по шее.

— Хорошо, хорошо, очень хорошо, — сказала доктор Шапиро. — Ну, а теперь самый последний раз. Тужьтесь! Толкайте! — выкрикнула она, и эхо ее голоса пошло гулять по комнате, отражаясь от стен.

Айви поднатужилась, собрав последние остатки сил, а потом испуганно охнула, когда давление вдруг вырвалось наружу и ослабло, как пробка, выскочившая из горлышка бутылки шампанского. Воцарилась мертвая тишина, которая показалась ей невыносимо долгой. И вдруг ее нарушил тоненький плач.

— Девочка, — прошептал ей на ухо Дэвид. — Как ты и говорила. — И он ласково сжал ей руку.

Айви с трудом приподняла голову и прищурилась, надеясь разглядеть медсестру, державшую на руках ее ребенка. Вот она обтирает ее малышку. Обмывает ее маленькую девочку. Тыковка напряглась изо всех своих силенок, личико у нее было красным и сморщенным. Она крепко зажмурила глазенки, стиснутые крошечные кулачки подрагивали, а ротик широко открылся. Глядя на дочку, Айви чувствовала, что сердце вот-вот выпрыгнет у нее из груди.

И кричала новорожденная совсем не так, как того ожидала Айви: издавала быстрые всхлипы, перемежавшиеся тоненьким писком, вместо громогласного гулкого рева.

— Я так боялся, что не успею, — пожаловался Дэвид.

— А я боялась, что ты вообще не приедешь, — едва слышно ответила Айви.

Медсестра поднесла им малышку. Девочка была завернута в розовое одеяльце, и высохшие волосики у нее на голове уже завивались мягкими колечками и кудрями.

Айви приняла на руки толстенький маленький сверток. Коснулась головки ребенка губами. Какая мягкая и бархатная кожа! Глазенки девочки медленно открылись, и она взглянула на мать с выражением такой бесконечной мудрости, что от нахлынувшей нежности у Айви перехватило дыхание. Она даже испугалась, что от счастья у нее сейчас разорвется сердце.

— Привет, Тыковка, — прошептала она. — Моя дорогая маленькая дочурка. — Ресницы у девочки оказались просто потрясающими.

Дэвид осторожно провел по щечке малышки согнутым указательным пальцем.

— Она очаровательна.

Айви развернула одеяло и нащупала ножку. Кожа, сморщенная и розовая, живо напомнила Айви костлявую цыплячью ножку в мешковатых леггинсах телесного цвета. Крошечные пальчики торчали врастопырку — все пять.

Дэвид поцеловал малышку в пятку, и по его щеке скатилась слеза.

Сейчас у Айви было все, чего она едва не лишилась навсегда: Дэвид, их ребенок, их совместная жизнь, все их мечты и надежды на будущее.

Очертания комнаты вдруг расплылись у нее перед глазами, и Айви поняла, что плачет — горько и безудержно, громко всхлипывая и захлебываясь слезами. Казалось, где-то внутри нее поток эмоций наконец-то прорвал плотину сдержанности.

Она схватила Дэвида за руку и уткнулась ему носом в плечо. Медсестра подбежала к ней и забрала ребенка. Дэвид обнял ее и крепко прижал к себе, баюкая и укачивая.

— Все уже закончилось. Все хорошо, все хорошо, — жарко зашептал он ей на ухо и еще крепче прижал к себе. — Прости меня.

Айви вздрогнула и спрятала лицо у него на груди. Хирургический больничный халат, который выдали Дэвиду на входе в родильное отделение, промок от ее слез.

— Ты имеешь полное право сердиться на меня. Я… — Голос у него прервался. Он погладил ее по голове и поцеловал в шею. — Я ничего не знал. А потом мне стало казаться, что я больше никогда не увижу тебя. Не увижу нашего ребенка. — Айви чувствовала, как отчаянно колотится у него сердце. — Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

От избытка переполнявших ее чувств Айви не ответила и лишь молча смотрела на мужа.

— Айви… — Лицо Дэвида исказилось от боли, глаза наполнились слезами.

— Столько лжи… На каждом шагу ложь, ложь, ложь, — прошептала она.

— Я думал, что защищаю и оберегаю…

— Кого?

— Тебя. Нашего ребенка. Себя. — Он понурил голову. — Я думал, что поступаю правильно.

Ночью Айви перевели в обычную палату. Дэвид отправился домой, чтобы прибраться и хоть немного поспать.

Ранним утром, она приняла душ и долго стояла под горячими струями воды, подставляя их ласковым объятиям ноющую спину и бока. Огромный лиловый синяк на правом бедре и опухшее правое же плечо были единственным напоминанием об отчаянном спуске по тросу лифтового подъемника. Небольшой порез на боку, оставленный ножом Мелинды, тоже немного саднил, когда она намыливалась.