Игорь Христофоров - Смертельное шоу

-- Пусть привыкают! -- погрозил полу кулаком Роберт. -- Потом, козлы, всем хвастаться будут, что по соседству со звездами жили...

После второго стакана разговоров уже было меньше. Второй стакан почему-то напомнил о еде, и дары супермаркетов стали быстро исчезать со стола. Саньке это действо показалось таянием снега под весенними лучами солнца, и когда он взял на пробу крабовую палочку, взял потому, что никогда не видел прямоугольных крабов, она холодком кольнула пальцы.

Хвост черных волос на затылке Андрея, торчащий по-конскому задорно, уже перестал удивлять Саньку. Как и странные ботинки Роберта с металлическими носами и металлическими же задниками с острыми кавалерийскими шпорами. Даже сонливость Виталия и едкая рыжина Игорька были уже родными и до боли знакомыми. Саньке захотелось их всех по очереди расцеловать, но накатило время третьего тоста, и враз помрачневший Андрей встал над столом с полным стаканом.

-- Наверное, живи Вовка с нами, тут, ничего бы с ним не случилось, -сдавленно произнес он. -- А так вот уже ровно полгода...

-- Неужели полгода? -- удивился Роберт.

-- Точ-чно! День в день! -- кивнул криво, по-пьяному Игорек.

-- Без тебя мы, Вовка, шурудим по тухлым дискотекам, гоняем твои "фанеры", но это все не то, -- продолжил Андрей. -- Если можешь, прости, что мы не спасли тебя от убийц...

-- С чего ты придумал убийц? -- вскинул глаза от желтого сыра Роберт. -- Он же того... сам...

-- Нет, не сам.

-- Ты что, чего знаешь?

-- Догадываюсь...

Тишина придавила стол. Тишина вошла в каждого из пяти сидящих, но вошла по-разному: Андрей стал еще мрачнее, и его черная борода смотрелась бородой жуткого восточного мудреца, способного видеть то, что никогда не увидят простые смертные, Роберт тупо смотрел на золотую этикетку "Мартеля", Игорек беззвучно шевелил губками, а Виталий все-таки сумел приподнять пудовые веки. И только Санька не знал, что нужно чувствовать, потому что ни разу не видел их бывшего солиста живым. Он просто сидел и ждал, кто первым прогонит тишину.

-- Лажа это, -- уверенно сказал полупустой бутылке коньяка Роберт. -Наркота наш Вовка был. Ширялся не хуже солиста из "Нирваны". Тот копыта отбросил, и Вова...

-- Ты что против Вовки имеешь?! -- сгреб его, наклонившись, за грудки Андрей. -- Ты... ты...

Пластиковый стакан под его пальцами сплющился, и коричневая жидкость толчками вылилась Роберту на грудь. Он ужаленно вскочил, но сделал только хуже себе. Остатки коньяка плеснули ему снизу по лицу, ожгли левый глаз.

-- У-у!.. Вот идиот! Ты меня глаза лишил! -- ударил он снизу по рукам Андрея.

Ударил -- и сразу освободил себя от тисков. Санька посмотрел на мощные пальцы Роберта, похожие скорее на пальцы автослесаря, чем гитариста, и тут же Санькина ладонь вспомнила вялое ощущение рукопожатия Андрея в приемной Золотовского.

-- Ладно. Извини, -- сразу как-то обмяк бородач, швырнул треснувший стаканчик в угол кухни, к мусорному ведру, и налил себе до краев новый. -За Вовку, царство ему небесное...

Через полчаса, после еще трех тостов, коньяк закончился. За это время он успел победить Виталия. Ему притащили из хозшкафа в прихожей тоненький матрас напару с плотным синим комком, по сравнению с которым подушка в колонии общего режима смотрелась бы деталью королевской постели, уложили в маленькой комнате прямо на пол, и Виталий заснул, даже во сне смешно вытанцовывая пальцами по животу. Наверное, живот у него был электроклавесином, и он выжимал из него музыку быстрым перебором пальцев по ребрам-клавишам.

У Саньки в глазах бушевал жестокий шторм, но он все еще крепился, и, когда Андрей спросил: "Еще будешь?" -- он кивнул, но, когда возвращал голову назад, в исходное, штормяга вскинул ее на такой высокий вал, что он чуть не слетел со стула.

-- Та-а... да ж-ждите! -- отмашкой руки над столом отрезал сомнения Андрей и пролетел мимо Санькиного лица черным кустищем своих волос.

Он сгреб со спинки стула, на котором сидел, кожаную куртку, и торопливо, почти не качаясь, вышел из квартиры.

Саньке сразу стало одиноко. Роберт с Игорьком завели дурацкий разговор о каком-то нью-эйдже и о том, приживется он или нет, и ощущение собственной никчемности, приниженности стало еще заметнее. Он мог избавиться от него, только покинув двух спорщиков. Сунув в рот соленый ломтик сыра, Санька встал, покачнулся, но все-таки не упал. Шторм становился чуть тише, и от этого он почувствовал что-то похожее на радость. А может, этим вставанием он уже отделился от спорщиков и немного избавился от никчемности?