Антон Леонтьев - Трудно быть солнцем

Потрясая сухонькими, покрытыми пигментными пятнами ручками, субъект, за спиной которого прыгала смотрительница, причитая, что входить к Виктории Карловне нельзя, произнес:

– Вика, на этот раз ты перешла все границы! Твоя мерзопакостная статейка лишена всякого смысла. Если я раньше хотя бы уважал тебя как человека, закончившего университет, то теперь я понимаю – ты ничтожество, ты ноль, ты такая же провинциальная клуша, как и твоя бабка.

Виктория Карловна с полуулыбкой выслушивала претензии гневливого посетителя. Когда он выдохся и сделал паузу, он заметила полным горделивого спокойствия тоном:

– Валерий Афанасьевич, не кипятитесь! Мне известно, что вы уже двадцать лет завидуете тому, что я, а не вы, стала директором музея. Поэтому ваши нападки на мое рассмотрение некоторых аспектов средневековой истории нашего города обусловлены личными, субъективными мотивами. И вообще, Валера, попрошу тебя удалиться!

– Я и не собираюсь задерживаться в этом вертепе! – провозгласил Валерий Афанасьевич и, обдав Юлию взором, полным презрения, хлопнул дверью перед самым носом смотрительницы, пытавшейся вытолкать его прочь.

– Прошу прощения, – начала смотрительница, открывая дверь, но Олянич отпустила ее кивком головы. – Вы имели честь, деточка, познакомиться с Валерием Афанасьевичем Почепцовым, моим, так сказать, конкурентом и бывшим женихом. Теперь я ежедневно ставлю свечку в соборе, что господь уберег меня от опрометчивого шага и я не стала супругой этого стервозного и закомплексованного типа. С тех пор, как я дала ему отставку, он и возненавидел меня, его ненависть только возросла, когда меня утвердили в должности директора музея, хотя он, тогда кандидат наук, считал, что именно он имел полное право возглавить это заведение. Может быть, это и так… Его гнев вызвала моя последняя статья в научном сборнике трудов, который вышел в издательстве местного университета, где я в пух и прах раскритиковала его взгляды. Согласна, я была в чем-то не права, сгустила краски и так же, как и он, перешла на личности, но Почепцов мне неприятен.

Юлия, которая видела Валерия Афанасьевича мельком, придерживалась точно такого же мнения. Он вызвал у нее чувство недоверия и скрытой тревоги. Вроде бы безобидный, на самом деле он может затаить обиду и решиться на месть годы спустя.

– И самое ужасное, дорогая деточка, что у Почепцова в его, безусловно, роскошном частном архиве находится часть дневника моей бабки, Елены Карловны. Я столько раз просила предоставить мне возможность взглянуть на дневник, сделать с него копию или хотя бы дать прочитать, но он с циничным смехом заявлял, что он не понимает, о чем я говорю. Хотя мне прекрасно известно, что дневник находится у него. Он обнаружил его не так давно в городском архиве. Жаль, что он опередил меня! Он делает это исключительно по причине личной ко мне неприязни. Он же в курсе, с каким рвением я ищу все части дневника бабушки, поэтому и получает колоссальное наслаждение оттого, что препятствует мне. Жуткий тип. Еще раз хвала создателю, что уберег меня от неверного шага в моей далекой юности! Впрочем, лет тридцать назад он был вполне симпатичным и не таким хамоватым. Но времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, Юленька…

Крестинина улыбнулась и попросила еще компоту. Олянич сменила тему:

– Понимаю, что наши внутримузейные дрязги вас совершенно не интересуют, но вы же видите, как тесно все переплетено. Моя бабка, как вы поняли, вела дневник, достаточно объемный, он занимает несколько тетрадей в коленкоровом переплете. Сейчас я вам покажу! Осторожность никогда не помешает. Почепцов, зная, что я брежу дневником и расследованием тайны «цветочных убийств», загорелся идеей опередить меня и выяснить, кто же был этим кровожадным монстром. Поэтому он пойдет на все, чтобы украсть у меня первую часть дневника Елены Карловны. Как, скажу вам честно, и я сама, чтобы заполучить вторую часть, которой обладает уважаемый Валерий Афанасьевич. Приходится блюсти полную секретность. Я распространила слух, что храню дневник в сейфе, а на самом деле…

Виктория Карловна похлопала по железному боку большого допотопного сейфа, на котором стоял раскидистый фикус.

– Здесь дневника нет, деточка. Но пусть все, включая Валерия Афанасьевича, именно так и думают.

Директриса подошла к одному из шкафов, распахнула его, отодвинула гипсовый бюст Пржевальского, вытащила несколько книг на самой верхней полке, достала большую папку. Из образовавшегося тайника с дальней полки она вытащила коробку из-под обуви, водрузила ее на стол и сняла крышку. Там, на дне, выложенном ватой, покоилась большая тетрадь в коричневом с красными искорками переплете.