Эмиль Габорио - Рабы Парижа

— Вам, конечно, потребуется расписка, — заметил слуга.

— Нет, не потребуется, письмо маркиза вполне заменит ее. Впрочем, погодите…

Маскаро заторопился, отыскивая в своей кассе двадцатифранковую монету.

— А это твоя доля, мой друг, — заметил он, вручая монету слуге.

Но тот вместо того, чтобы ловко схватить монету, резко отдернул руку.

— Извините меня, сударь, но, если я кому-то служу, то служу за жалованье и притом довольно высокое, так что в подачках не нуждаюсь, — отвечал тот с достоинством и, поклонившись, словно чистокровный квакер, медленным шагом вышел из кабинета.

Маскаро только руками развел от этого невиданного зрелища.

— И откуда только добыл себе Круазеноа такого редкого зверя, — проворчал он с некоторым беспокойством. Какое-то темное предчувствие не давало ему покоя. И все из-за того, что встретил порядочность и честность в обыкновенном слуге…

— Уж не подлог ли тут? Черт возьми! Вот был бы сюрприз! И как раз тогда, когда дело близится к завершению и остается только протянуть руку и взять искомое! Да, видимо, со мной сегодня что-то не в порядке!

Действительно, чем ближе наш герой приближался к цели своей удивительной игры, тем опасливей он становился. Он уже пугался собственной тени…

В эту минуту в кабинет снова вошел Бомаршеф.

— Опять ты здесь, — вскричал Маскаро, окончательно теряя терпение, — кто тебя звал? Будет у меня хоть минута покоя?!

— Но я же ни в чем…

— Убирайся вон!

Но смиренный и преданный кавалерист не трогался с места.

— Там пришел этот новенький!…

— Поль?

— Он самый!

— Черт бы его побрал, что он шляется не в свое время, я ему назначил в час, чего же он суется раньше?!

Далее он вынужден был сдерживаться, ибо Бомаршеф забыл запереть дверь. Поль, весь какой-то потерянный и истерзанный, в страшном волнении вошел в кабинет, было заметно, что с ним случилось нечто ужасное, чего его слабая, бесхарактерная натура вынести не могла.

— Ах, милостивый государь! — воскликнул он.

Маскаро знаком заставил его замолчать.

— Оставьте нас, Бомар, — заметил он своему помощнику. — А вы садитесь в кресло, — прибавил он, обращаясь к взволнованному Полю.

Тот не сел, а прямо-таки упал в него.

— Конец, всему конец, — пробормотал он, — я пропал, я опозорен и обесчещен!

Достойный старец скорчил участливую мину, хотя причина, убивавшая в настоящую минуту Поля, была ему как нельзя лучше известна. Но такова была его профессия, что он был обязан лгать, и лгать ежеминутно.

Нежным голосом, поистине с родительским участием, он стал расспрашивать Поля, в чем дело, умоляя доверить ему свое горе.

Поль, с невыносимой болью в груди и с неподдельным трагизмом, встал и объявил ему:

— Роза! Роза меня бросила!

При этом Маскаро вскинул обе руки к небу, как бы призывая его в свидетели того, какие пустяки могут тревожить его молодого друга.

— И такие пустяки вас тревожат, — с неподдельным изумлением вскричал он, — и когда же, когда! В дни, когда перед вами открылось столь славное будущее!

— Ах, сударь, я любил ее, любил мою Розу. Но это еще не все! Кроме этого несчастья судьбе было угодно подкинуть мне еще одно! Можете себе представить, меня обвиняют в воровстве!

— Вас?! — переспросил Маскаро, — каким же это образом?

Между тем, как мысленно добавил: "Ага, начинается!"

— Да, меня, милостивый государь! И вы один только можете меня оправдать, доказав, что я невиновен!

— Что же я могу сделать?

— О, все! Бога ради, позвольте только мне объяснить вам, как случились оба эти несчастья…

— Говорите!

— Вчера, милостивый государь, после нашей беседы, отправился в свой отель "Перу", чтобы там, в своей семье, со своей Розой разделить радость, как вдруг вместо нее нахожу там одну лишь записку, лежащую на камине! Вот она!

Поль протянул было ему записку, но тот уклонился от удовольствия читать ее.

— В этой записке она признается, что разлюбила меня, а потому, не желая более делить со мной нищету и голод, решилась принять одно предложение, доставившее ей бриллианты, карету и все остальное…

— Погодите, довольно. Неужто вас это так поражает?

— Ах, сударь, мог ли я ожидать столь низкой измены, когда еще вчера она оказывала мне столь явные знаки своей любви… И вдруг… Более часу пробыл я в своей комнате, стыдясь смотреть самому себе в лицо, рыдая как ребенок от одной только мысли, что не увижу ее больше…

Маскаро внимательно слушал своего протеже.

"Ну, ты слишком много говоришь, друг мой, для того, чтобы горе твое было поистине так велико, как ты силишься его изобразить" — подумал он про себя, вслух же произнес: