Эмиль Габорио - Рабы Парижа

— Он сделал это просто потому, что у меня не было больше денег.

— Еще один интересный вопрос. Почему Ван-Клопен, зная что у вас нет денег, принял ваши долговые расписки вместо наличных?

— Не понимаю.

— У кого он их принял?

— У Вермине.

— А почему вы выдали их Вермине?

— Меня послал к нему за деньгами Ван-Клопен…

— Теперь понимаете?

Молодой Ганделю впервые в жизни задумался.

— Выходит, Ван-Клопену зачем-то нужны были мои векселя? — несмело проговорил он. — Но зачем?

— Чтобы вместе со своим сообщником Вермине хорошо поживиться за ваш счет.

— Ну, нет! Я не так прост!

— В таком случае представьте себе, что срок оплаты ваших векселей уже наступил.

— К тому времени я их найду!

— У господ Сент-Этьена и Роллона?

Гастон сник.

— Раз Ван-Клопен лжет, значит, бумаг не отдаст, — уныло проговорил он.

— Вы векселей не найдете, — сказал Андре.

— И что же будет?

— Векселя сами вас найдут.

— Как?

— Вас пригласил господин Вермине.

— И примет деньги? Тогда почему он не взял сегодня?

— Нет, Гастон, пять тысяч франков он брать не станет.

— А сколько же?

— Например, сто тысяч.

— Я не дам!

— Дадите.

— Ни за что!

— И не только дадите, но еще и попросите, чтобы он взял.

— Но почему же?

— Господин Вермине тихо и вежливо скажет вам, что предъявит векселя к оплате вашему отцу.

— Господи Иисусе! Там же фальшивые подписи!

— Вот это вы ему и ответите.

— А он?

— Потребует сто тысяч. И вы дадите.

— Но у меня нет таких денег!

— Вы попросите Вермине подождать.

— И он подождет?

— До вашего совершеннолетия.

— Сто тысяч щелчков в нос! Вот что я ему дам, когда стану совершеннолетним!

— Нет. Вы отсчитаете ему сто тысяч полновесных франков.

— Почему?

— Потому что Вермине согласится подождать только при одном условии: если вы тут же подпишете вексель на сто тысяч с оплатой в тот день, когда получите право тратить папины деньги.

— Платить этому негодяю? Да лучше умереть! — вскричал Гастон. — Вот тогда уже папе хоть на глаза не попадайся!

Он выражал свой гнев громкими восклицаниями, как это принято у молодых фатов, украшающих собой парижские бульвары.

— Мне кажется, — сказал Андре, — что это подействует на господина Ганделю даже сильнее, чем тот мерзкий случай, когда вы вызвали врача, чтобы узнать, сколько часов еще проживет ваш отец.

— О, чёрт!

— Но все-таки он, может быть, простит, потому что он — ваш отец. Он любит вас.

— Лучше уже сейчас пойдем к папе и расскажем ему все… Тогда я смогу не подписывать вексель на сто тысяч.

— Не сможете.

— Да что же Вермине придумает еще?

— Если вы не испугаетесь отца, то он пригрозит, что отнесет ваши расписки прокурору — и вас арестуют.

Гастон остановился так резко, словно ударился лбом о стену.

— Только за то, что я подписал векселя чужим именем?

— Да.

— Так это, выходит, серьезное преступление?

— Конечно. Теперь вы понимаете, зачем Вермине уговорил вас скопировать подпись Мартен-Ритала?

— Ого! А что за это полагается?

— Сначала тюрьма, потом — ссылка.

Молодой Ганделю со страхом смотрел на Андре и дрожал всем телом.

— Анатоль говорит, что и там жить можно, особенно если есть протекция… Но, Боже мой, какой позор! Нет… Я не буду плясать под дудку негодяев! Если подлог откроется, то я поступлю, как Кортес. Это бесподобно! Я приглашу друзей на обед в наше излюбленное кафе и на глазах у всех застрелюсь из пистолета. Об этом будут говорить по всей Франции и у хозяина кафе не будет отбоя от желающих пообедать в том зале, где это случится! А в кармане у меня найдут остроумное письмо, которое напечатают во всех журналах!

— Перестаньте кричать. На нас все смотрят. Вы не хотите ждать, пока подлог откроют и разглашаете это сами?

Гастон умолк.

Потом продолжал, но уже гораздо тише:

— Несчастный отец! Как я мучил его… Теперь еще и проклятые векселя… А сделанного не вернешь… Двадцать лет, богат, меня любит Зора — и умереть?… Это ужасно. Но — тюрьма?… Нет, лучше пистолет! Я — сын честного человека!

Ганделю-младший произнес последнюю фразу решительно и почти спокойно.

Андре взглянул на него с таким же, вероятно, удивлением, какое было бы у врача, с которым вдруг в анатомичке заговорил труп.

— Вы действительно это сделаете? — спросил скульптор.

— Я несерьезен в мелочах. А тут уже не до шуток. Рановато, конечно… Но делать нечего. Следовало быть умнее…