Ксавье Монтепен: Кровавое дело

Лакей вернулся через несколько минут и почтительно доложил:

— Господин Луиджи не возвращался со вчерашнего вечера.

Анджело встал, медленно оделся и сошел вниз, в свой кабинет, ожидая обычного часа обхода.

Когда наступил час консультаций, он отправился в залу, где его ожидали ассистенты и ученики, и забыл, или же постарался забыть, удручавшую его заботу.

Анжель давно уже сидела у дочери. Обе с легко понятным волнением ждали момента операции.

Пароли, со своей стороны, ощущал лихорадочное нетерпение; ему хотелось как можно скорее увидеть Эмму-Розу и покончить с нею, или, лучше сказать, с опасностью, которую она представляла для него. Вот почему он значительно сократил на этот раз время обхода.

Наконец он вошел в комнату девушки.

Присутствие Анжель Бернье и ее относительно спокойное лицо несколько умерили его тревогу. Он заключил из этого, что еще ничего не известно и что Луиджи удалось избавиться от Оскара Риго.

— Решительный момент приближается, — с улыбкой обратился он к Эмме-Розе. — Я дам вам знать. Не бойтесь ничего. Все обойдется отлично.

Проговорив эти слова самым вкрадчивым тоном, Пароли вернулся в кабинет, чтобы встретить там друзей Эммы-Розы, желающих присутствовать при операции.

Он находился в нервном, смутно-тревожном состоянии.

Скоро явился лакей и доложил о приезде барона де Родиля, господина де Жеврэ, Леона Леройе, Рене Дарвиля и Софи Риго.

Об Оскаре даже не упоминалось.

Итак, значит, бывший носильщик навеки перестал быть опасным, а так как Софи Риго в числе приехавших, надо думать, что события прошлой ночи еще не получили огласки.

Пароли приказал провести посетителей в операционную.

Ассистент Пароли, Аннибал Жервазони, уже был на месте, окруженный своими учениками и помощниками.

Через несколько минут к ним присоединился и Анджело Пароли. Все были поражены его необыкновенной бледностью.

— Что, уже предупредили madame Бернье? — обратился он к Аннибалу.

— Да, профессор, она сейчас сойдет вниз с пациенткой.

Пароли принялся осматривать хирургические инструменты, разложенные в симметричном порядке на маленьком столике.

Между этим столиком и окном, как раз против света, стояло кресло, в которое сажали оперируемого.

Жервазони молча, так же, как в Батиньольском театре, наблюдал за физиономией своего друга, буквально не отрывая от него взгляда. И в это утро, как и в тот вечер, тот казался в высшей степени странным.

Анжель вошла, ведя под руку Эмму-Розу: она тоже была бледна, как мертвец.

Барон де Родиль быстро направился навстречу дочери.

— Дитя мое, мое милое дитя, — проговорил он, прижав ее к груди, — будь мужественна!

— О, папа, будьте спокойны за меня, я ничего не боюсь! — с улыбкой ответила слепая. — Все мои друзья здесь?

— Все, да, все, — сказал Леон Леройе, и голос его показался бедняжке волшебной музыкой.

— Исключая, однако, моего брата, — добавила Софи, — я вовсе не понимаю его промедления и думаю, что он сейчас явится.

— Дайте мне вашу руку, mademoiselle, — проговорил Пароли, подходя к Эмме-Розе.

Девушка повиновалась и невольно вздрогнула, коснувшись руки итальянца, которая была холодна, как мрамор.

— Отчего вы дрожите? — спросил он.

— Я не дрожу и не испытываю ни малейшего страха, могу вас в этом уверить. Я верю вам, и если сердце мое бьется сильнее обыкновенного, то это потому только, что я надеюсь скоро опять увидеть всех тех, кого я так люблю! О, доктор, как я буду благословлять вас!

Эти слова произвели на Пароли страшное впечатление, от которого он никак не мог отделаться. Как ни была закалена душа злодея, слова невинного ребенка обожгли ее.

Ему удалось, однако, придать лицу почти бесстрастное выражение, и он поспешил усадить Эмму-Розу.

Помощники и ученики столпились по одну сторону ее кресла. Анжель Бернье, Фернан де Родиль и друзья стали по другую. Глубокое молчание, которое можно было бы назвать торжественным, воцарилось в комнате.

На висках у Пароли выступили крупные капли холодного пота. Губы его нервно дрожали, а раздувавшиеся ноздри придавали лицу почти свирепое выражение.

Жервазони все смотрел на него, не отрывая глаз, и ему делалось все больше и больше не по себе. Он чувствовал какую-то тупую физическую боль, которую сам не мог себе объяснить.

Пароли засучил рукава сюртука, запрокинул голову Эммы-Розы и заставил ее поднять кверху глаза, покрытые мутной пленкой.

— Надо исключить всякое движение, — обратился он к Жервазони. — Подержите голову.