Нил Гриффитс - Предательство в Неаполе

— Чем эта икона была дорога Фоме Аквинскому? — задаю я вопрос, стараясь, чтобы голос мой звучал серьезно и благочестиво.

— Христос спросил Фому, чего он желает. Христос был готов дать ему все, что угодно.

— И что тот ответил?

— «Ничего, если не будет тебя», — задумчиво процитировала Луиза.

Я посмотрел на Луизу, внимательно разглядывавшую изображение. Бледное ее лицо светилось в неярком, почти чудотворном свете, исходящем от иконы. Так бывает, если позади холста установить лампочку, отчего все цвета живописи рассеиваются, образуя радужную туманность, окутавшую сейчас лицо Луизы. Явление, несомненно, не столь божественное, как деяния Аквинского, но тем не менее весьма трогательное.

Сумел бы Алессандро понять психологию мужчины, готового совершить убийство ради такой женщины, как Луиза?

Снова смотрю на икону. На вопрос Христа я бы ответил точно так же, как и святой Фома… если не считать того, что имел бы в виду Луизу. Слова мигом слагаются в молитву, звучащую у меня в душе. Оборачиваюсь к Луизе и произношу: «Ничего, если не будет тебя».

— Именно так он и ответил, — кивает она и неожиданно целует меня в щеку.

Мы покидаем церковь и идем обратно по виа деи-Трибунали. Я ошеломлен открытым непосредственным выражением ее чувств. Хочется затащить ее в узкий темный проулок и заключить в объятия. Хочется целоваться с ней демонстративно и страстно — как киношные влюбленные, мечтательные и до смешного наивные. Но вместо этого — мы как раз пересекали Соборную улицу — я обращаю внимание на собор:

— Мне нравятся соборы с куполами. Самый лучший, на мой взгляд, — Санта-Мария-дель-Фиоре во Флоренции.

Ноль внимания. Англичанка родом из лондонского предместья, Луиза усвоила неаполитанскую привычку считать остальную Италию чем-то несущественным.

Останавливаемся возле массивных лесов, закрепленных на высоких металлических перилах, за которыми виднеется простой, но внушительный фасад из черно-серого камня и громадная железная дверь. Очень похоже на громадный сейф. Проникнуть внутрь, судя по всему, невозможно.

— Еще одна церковь? — спрашиваю я.

Луиза просит подождать и скрывается в боковой улочке. Отсутствует она минут пять, и за это время меня едва не размазывает по стене пролетающая мимо «веспа», седок которой вознамерился не тормозя объехать группу школьников. Луиза появляется в сопровождении старика, чье потемневшее лицо и руки настолько шишковаты и заскорузлы, что больше похожи на искореженную бронзу, чем на человеческую плоть. Старик несет связку ключей на большом кольце: ни дать ни взять средневековый тюремщик. Он отпирает сначала ворота, а потом громадные двери, разводит створки, чтобы мы прошли. Вручив ключи Луизе, он исчезает. Мы входим внутрь, и Луиза запирает за нами двери. Оказываемся в ярко освещенном восьмиугольном нефе, разделенном на восемь маленьких алтарей, каждый из которых приютил большой запрестольный образ. Высоко над нашими головами сквозь прорези в восьмигранном куполе бьют солнечные лучи, пронзая воздух с такой ощутимой силой, что уподобляются золотым копьям, которые невидимая мощная рука мечет сверху в мраморный пол.

— Это часть старинной неаполитанской богадельни, называемой Пио-Монте-делла-Мизерикордиа. — Луиза тщательно выговаривает название, дабы мой английский слух уловил, что оно содержит такое понятие, как «страдание». Луиза поясняет, что «misericordia» означает «милосердие», «жалость», а не страдание. Она указывает на огромное полотно, висящее перед нами над центральным алтарем.

— «Семь дел милосердия», — говорит Луиза. — Караваджо.

Я потрясен:

— Я в восторге от Караваджо. У меня в книге есть маленькая репродукция этого шедевра.

Скамей нет, просто пять рядов деревянных стульев. Мы усаживаемся лицом к скупо освещенной картине.

— Как получилось, что нас сюда пустили?

— Здесь то же самое, что и в монастыре: официально открыто для посещений, на деле же все наоборот. Если очень захочется, можно договориться, чтобы прийти еще раз. Попав сюда впервые, я постаралась подружиться со стариком. Теперь если он здесь и в хорошем расположении духа, то пускает меня. Картина упомянута во всех путеводителях, но обычно никому не удается ее увидеть. Тебе очень повезло.

— Очень, — киваю я.

— Не выношу всех этих легковесных художников Возрождения. Всех этих Боттичелли. А этот… он был порядочной дрянью, вроде нынешних панков.

— С талантом, — добавляю я.