Дарья Калинина: Шутки старых дев

В общем, стакан оказался у меня; я же с детства была до тошноты порядочная, поэтому, как дура, таскала с собой этот злосчастный стакан, надеясь, что подвернется случай незаметно вернуть его на место. На то, чтобы не делать это в открытую, сообразительности у меня хватило. Впрочем, сразу же скажу: не следует слишком уж восторгаться моей осторожностью – ей предшествовал ряд неприятных инцидентов, когда я, охваченная благородными и возвышенными чувствами, стремилась восстановить справедливость. Люди почему-то всегда реагировали однозначно и вместо благодарности для начала выливали на меня ушат грязи, незаслуженно обвиняя в каком-либо проступке; напоследок же мне грозили санкциями вышестоящих начальников или организаций. Никто в мое благородство верить не желал. Наоборот, меня презирали за трусость: дескать, натворила дел, а теперь струсила и каяться притащилась. Как же, поверим мы тебе и твоему лепету.... Тем не менее привитые в детстве качества по-прежнему требовали своего. Приходилось идти на уступки и добрые дела совершать не чаще одного раза в месяц и обязательно тайно.

Пока же я смиренно трусила в сторону бабушкиного дома, от души радуясь тому, что осталась жива, и тому, что у бабушки горячая вода идет из колонки, а не из водопроводной сети, именно в эти дни проявлявшей себя не с лучшей стороны. При этом я почему-то думала о том, как хорошо будет смотреться стакан у бабушки в буфете. Видимо, приключение в садике не прошло для меня даром.

– Боже мой, – ахнула мама, открывшая мне дверь. – Что с тобой? Ты же вся в грязи.

К маме присоединилась бабушка и в свою очередь воскликнула:

– Посмотри на себя! Как ты выглядишь? Весь плащ в грязи.

Очень своевременное замечание, ничего не скажешь. Осталось только сделать вид, что они своими словами на многое открыли мне глаза, и постараться протиснуться к ванной. Но не тут-то было, из комнаты вышла моя тетка. Впрочем, ей ничего не обломилось: только она раскрыла рот, чтобы высказаться по поводу состояния моего костюма, как я, снимая плащ, закричала:

– Видишь, какая я грязная!

Зоя первая догадалась поинтересоваться, что же со мной случилось. Я всегда знала, что она в нашей семье самая башковитая, докторские диссертации в тридцать лет немногие пишут.

– Да-да... – спохватилась моя мама. – Что же случилось?

– Ничего страшного, – соврала я. – Поскользнулась. Хотела сократить путь и пошла через садик, а там жуткая темень, повсюду камни и какие-то странные типы.

Этого мне уже говорить не следовало, потому что бабушка схватилась за голову, мама – за сердце, а Зоя нервно потирала руки. Более того, после этого они не отправились пить сосуды расширяющие и давление понижающие средства, чтобы успокоиться самим и дать мне возможность привести себя в порядок. Ничего подобного, они самоотверженно остались рядом со мной, чтобы сообщить мне следующее: нельзя в моем возрасте быть такой легкомысленной и блуждать ночью по плохо освещенным местам, можно сломать ногу или свернуть шею.

Я молча застирывала свой плащ и радовалась тому, что сдуру не ляпнула им всей правды. Они бы все с ума посходили и меня бы заодно свели. А потом запретили бы мне вообще выходить на улицу или устроили бы посменное дежурство для проводов меня до работы и торжественных встреч с работы; разумеется, они проигнорировали бы тот факт, что у меня есть в жизни интересы и помимо работы.

Покончив с плащом, я рассталась и с пиджаком – повесила его сушиться перед плитой, чтобы потом на досуге попытаться сковырять с него толстый слой грязи. В результате я осталась в юбке, которая пострадала меньше всего, и в бадлоне, который вообще не пострадал. В этот день намечалось чаепитие, посвященное очередному бабушкиному юбилею. Но точную цифру не называли. Бабушка предпочитала таинственно улыбаться, когда некоторые бестактные личности задавали ей этот бестактный вопрос. Кроме того, она громко смеялась, когда те же личности пытались каким-нибудь образом вычислить год ее рождения. Причем никто не знал, над чем, собственно, потешается бабушка. Во всяком случае, она могла не волноваться – никому еще не удавалось вычислить дату ее рождения. Во-первых, предусмотрительная бабушка Леля никогда и ни под каким видом не называла цифр, кроме школьных отметок своих дочерей и детей, родившихся от этих дочерей. А во-вторых, даже день ее рождения нельзя было определить: из-за каких-то канцелярских ротозеев она по одним документам была записана от второго февраля, а по другим – от второго мая. Имелась еще и метрика с двенадцатым сентября и фамилией, которую бабушка заимела только в замужестве. Бабушка частенько говорила: