Патриция Хайсмит - Те, кто уходят

В ее глазах стояли слезы, но, как заметил Рэй, разрыдаться она была еще не готова.

— Надеюсь, полиция его не задержит?

— Не знаю. Он сказал мне, что уезжает в Рим. Только мне кажется, он бы сказал это в любом случае, куда бы ни уезжал на самом деле.

— А от Зордая что-нибудь слышно?

— Да, он позвонил мне после ухода Эдварда. Сказал, что… вина за все лежит на Эдварде. Сначала камень, потом этот обломок трубы. — Инес пустым взглядом смотрела прямо перед собой. — Он не верит, что Эдвард ничего не сделал вам той ночью на Лидо.

Значит, Коулмэн не сломался. Сам не зная почему, Рэй почувствовал облегчение. Потом до него дошло: он больше не злится на Коулмэна и не чувствует себя обороняющейся стороной. Теперь он скорее мог бы почувствовать к Коулмэну жалость и даже симпатию. Рэй также понял, что Коулмэн больше никогда не будет покушаться на его жизнь, так как выложился по полной программе в этот последний раз. Рэй представил себе твердого, неприступного как скала Коулмэна, упорствующего перед расспросами Зордая, и понял, что не может не восхищаться им. Коулмэн отстаивал свои убеждения, даже если эти убеждения граничили с безумием. Рэй надеялся, что самому ему больше не придется отвечать на вопросы Зордая или итальянской полиции.

— Зордай сказал, что уезжает?

— Да. Думаю, сегодня. Он сказал, что на Эдварда, скорее всего, наложат штраф. Насколько я понимаю, о тюрьме речь не идет.

По ее глазам Рэй видел, что она действительно искренне на это надеется.

— Я тоже так думаю. Вы же знаете, я не выдвигал против Эдварда никаких обвинений.

— Вы очень добры, Рэй.

Рэю показалось, что она пытается вложить в эти слова больше чувств, нежели испытывает на самом деле.

— А Смит-Питерсы? Они все еще здесь?

— Да. Но сегодня тоже уезжают. Мне кажется, они даже не хотели увидеться с Коулмэном. Это так скверно. По-моему, они теперь боятся его.

Рэя это позабавило, но он сдержал улыбку.

— А что они сказали?

— После того, как я рассказала им об этом обломке трубы… Правда, пока вы мне не объяснили, я не совсем понимала, что это такое… Они сказали вот что: «Это ужасно! А не сделал ли он чего-нибудь Рэю той ночью на Лидо?» Я ответила: «Нет. Потому что так сказал сам Рэй». Они думают, что это было что-то вроде нервного срыва.

— В самом деле? — Рэй откинулся на спинку стула и рассмеялся. — А вы? Вы еще увидите Эдварда?

— Думаю, нет. Он все-таки поистине человек-одиночка.

— И очень интересный художник, — вежливо заметил Рэй, чувствуя, что их беседа подходит к концу. Он разглядывал интерьер «Флориана», как недавно разглядывал «Квадри'с», когда напротив него сидела Элизабетта. Да, и этот образ — образ Инес — он тоже запомнит. Ее чувства к Коулмэну, судя по всему, не были такими уж сильными, во всяком случае настолько сильными, чтобы изменить ее жизнь. Наверное, с Коулмэном ей пришлось трудно. А настоящую страсть, похоже, испытывал как раз сам Коулмэн. Рэй вдруг остро ощутил всю бессмысленность и ненужность этих разговоров, и ему захотелось уйти, предоставив Инес ее собственной судьбе — которая уж наверняка будет безбедной — и заняться своей собственной.

На площади она сказала:

— Вам, Рэй, надо бы побольше веры в себя. Найдите себе девушку и женитесь.

На это Рэй не нашел что ответить.

Они попрощались, пожав друг другу руки, и она направилась в сторону Святого Моисея. Рэй смотрел ей вслед. Выждав несколько мгновений, он поднял с земли чемодан и тоже пошел, только медленнее, чем Инес.

Когда он вернулся на Джудекку, у синьора Кьярди была для него телеграмма. Рэй прочел ее на кухне:

«УЛЕТАЮ НЬЮ-ЙОРК 6 ВЕЧЕРА. КОУЛМЭН НА СВОБОДЕ. НЕ МОГУ ПОНЯТЬ ИТАЛЬЯНСКИХ ЗАКОНОВ ИЛИ БЫТЬ МОЖЕТ ВАС. НАИЛУЧШИЕ ПОЖЕЛАНИЯ. ЗОРДАЙ ».

Рэй улыбнулся, убрав телеграмму в карман.

— Ничего плохого? Вот и отлично, — сказал синьор Кьярди.

Рэй сообщил синьору Кьярди, что сегодня, возможно, уедет и уже узнал насчет билета на самолет. Синьор Кьярди заставил его выпить стакан вина и предложил пообедать — Жюстина приготовила лапшу, — но от обеда Рэй отказался. Он механически отвечал на вопросы синьора Кьярди, не видя, в сущности, ни его самого, ни Жюстины, ни кухни, и все же у него оставалось чувство, что он видит насквозь этих людей, их доброту — он даже попробовал как-то более точно определить и сформулировать это как их способность понимать и прощать. Они впустили его в свой дом, приняли его, он доставил им множество хлопот, и все же они хотели быть его друзьями. Рэй ушел с кухни, смущенный собственными чувствами. Он поднялся к себе и с удовольствием переоделся в другой костюм, хотя тот и помялся, пролежав в чемодане. Оставив чемоданы на кухне, он сказал синьору Кьярди, что идет позвонить и вернется через несколько минут.