Андерс Рослунд - Возмездие Эдварда Финнигана

Линдон Робинс оказался рослым мужчиной, значительно выше Кевина, и к тому же еще и весьма плотным, так что тот решил, что врач, поджидающий его у входа в больницу, весит не меньше ста тридцати килограммов.

Они поздоровались, глаза у врача были усталые, волосы растрепанные, но держался он приветливо, терпеливо. Когда они вошли в большое здание клиники, Робинс указал на коридор, конец которого терялся вдали, и они шли по нему какое-то время, потом — дверь, два этажа вверх по лестнице и еще одна дверь.

В кабинете Робинса было тесно — громоздкий письменный стол и штабеля папок. Закрыв за собой дверь, Кевин безуспешно поискал взглядом, где бы сесть.

Казалось, комната не желает терпеть никого, кроме Робинса, его крупное тело заняло оставшееся пространство, стены прилегали к нему плотно, словно одежда. Доктор указал на табурет, стоявший посреди всего этого разора в углу у окна, Кевин наклонился, взялся за него и сел.

Линдон Робинс тяжело дышал, после прогулки по коридору и подъема по лестнице его, несмотря на январский мороз, прошиб пот.

— Кевин Хаттон, ответственный оперативный сотрудник, так?

— Верно.

— Чем могу быть полезен?

Голос Робинса звучал спокойно. И это спокойствие не было притворным, скрывающим волнение.

Кевин обычно сразу замечал, если что не так, любую тревогу — ее не услышать, но она все равно выдает себя. Но на этот раз ничего такого не было. Линдон Робинс вытер лоб салфеткой, улыбнулся, сказал именно то, что думал: он готов помочь.

— Да. Возможно, вы смогли бы мне помочь. Вот с этим.

Кевин Хаттон прихватил с собой тонкий портфель. Теперь он поднял его с пола, открыл и достал конверт с одним листком бумаги.

— Свидетельство о смерти. Более чем шестилетней давности. Заключенного звали Джон Мейер Фрай, он умер в тюрьме в Маркусвилле.

Робинс поискал очки для чтения, нашел их в кармане пиджака. Он взял у Кевина бумагу и прочитал.

— Да, это свидетельство о смерти. Так это из-за него мы сидим здесь среди ночи?

— Это ваша подпись?

— Да.

— Тогда мы сидим среди ночи из-за него.

Робинс еще раз прочел свидетельство, а потом махнул рукой:

— Я не понимаю. Я был главным врачом в уголовной тюрьме в Маркусвилле. Один человек умер, и я подписал свидетельство. В чем проблема?

— Проблема? Проблема в том, что этот человек, тот, кто скончался, в это самое время сидит в тюрьме в Стокгольме, то есть на севере Европы.

Крупный мужчина посмотрел на Кевина, на бумагу, которую все еще держал в руках, потом снова на Кевина.

— Теперь я ничего не понимаю.

— Выходит, он жив. Джон Мейер Фрай жив. Несмотря на то, что вы подписали свидетельство о его смерти много лет назад.

— Как это жив?

— Как? Да просто жив, и все тут.

Кевин Хаттон взял бумагу, которая уже немного помялась в руках Робинса. Он сунул ее назад в конверт и убрал в портфель.

— Мне необходимо задать вам ряд вопросов. Я бы хотел, чтобы вы на них ответили. На каждый.

Линдон Робинс кивнул:

— Хорошо.

Кевин уселся поудобнее на жесткой табуретке и внимательно посмотрел на озадаченное лицо Робинса.

— Так вот.

— Между прочим, Хаттон, это что — допрос?

— Пока нет. Пока мы можем называть это сбором сведений.

Робинсон снова вытер лоб.

— Я знаю, что он мертв.

Взгляд главного врача был пуст, тот смотрел на что-то на стене, но смотрел не видя.

— Понимаете, я работал в тюрьме Маркусвилла шесть лет. И за это время умерло лишь несколько человек. Хотя многие были старше и сидели дольше. И никто больше не умирал в Death Row. Поэтому я, мистер Хаттон, хорошо это запомнил. Я помню его. Джон Мейер Фрай. И я помню тот день, когда он умер.

Хелена Шварц напоминала птичку — тоненькая, хрупкая, в слишком большом свитере и таких широченных брюках, что ее тело терялось под одеждой. Но все же именно ее лицо вызвало у Эверта Гренса мысль о птице. Глаза, тревожно осматривавшие комнату для допросов, непрерывно движущиеся щеки, рот, который был готов издать предостерегающий крик, пронзительный вопль отчаяния.

Когда она замерла на пороге и нерешительно заглянула внутрь, Джон тяжело поднялся с места, крикнул что-то и устремился ей навстречу. Огестам хотел было удержать его, но Эверт преградил путь шустрому прокурору и вместе с Хермансон заставил сесть на место: если муж и жена хотят обняться, прежде чем разверзнется преисподняя, не надо им препятствовать.

Они стояли на пороге, лоб ко лбу, и, держась за руки, тихо плакали и целовали друг друга в щеки. Огестам, Хермансон, Эверт и Свен пытались каждый заняться каким-нибудь своим делом, смотрели в пол или перебирали бумаги, чтобы не таращиться на них и даже здесь дать этим двоим хоть как-то побыть наедине.